Тёщины рассказы

Побежала в Помяновку за табаком. Двенадцать километров бегу ночью, столбы наставлены, один, два… — думаю, сейчас остановлюсь отдышусь, сама всё бегу… И табаку отправила, и хлеба, и валенки. Ваня потом говорит: "На фронте лучше было. В Шадринске день и ночь гоняли. Жиров никаких, семьсот-восемьсот граммов хлеба, ешь и голодный, все отощали. Всё что было меняли на еду. И валенки ушли…".

Люди от новобранцев и полотенчики, и обмотки брали, всё за еду.

НА ЗАВЕТ

В Кропанях в столовой и суп мясной, и каша каждый день, люди и тянулись сюда. Из трудармии, из тюрьмы, и так люди шли… подкормиться. Придут к столовой и лежат целый день. Без сил. Идёшь мимо, они глазёнки поднимают. Или ползают по помойке, выковыривают палочками… Кому рубль дам, кому два. Без денег в столовой не кормили.

У меня крыльцо большое было, крытое. Лягут на крыльцо и лежат. Дожидают, когда я выйду. Рано стали ходить. Я вижу, что они все голодные. Картошки наварю, натолку, сливками разведу, в муке обваляю, шанег наделаю, — и в печку в русску. А протвини большие. Потом как маслом их улью, — бежит с них, потом вынесу, — берите-берите… Один протвень вынесу, другой. Они ещё стесняются, а сами за этим и придут.

Обыгаются, ещё раньше придут на крыльцо.

Вот бежит эта Ариша, агрономша: "Ух ты, язви вас, вы чо тут повадились?" А сама только приехала из города, сколько мешков увезла туда, торговать… Кричит: "Ланя, гони ты их"

— Ирина Григорьевна, я ведь не вашим кормлю.

У меня всё своё. И в огороде работала, человек шестьдесят на мне, — хожу, поливаю, всё делаю, и вот сколько людей кормлю. Дак пришла на "Борозду", они кучками так все и сидят, мои рабочие. "Вот она, наша миленькая-дорогая пришла." Вот надо как заслужить от людей. Наша миленькая да дорогая.

Когда отелилась другая корова, решила: сделаю её на завет — чтобы муж вернулся и дети выросли. Не возьму с неё ни копейки. И не брала.

Квартирантка приходит (почту разносила): "Семья у Меньшиковых вся опухла". Он изранен, на коленках ползает. Пять ребятишек да самих двое. Жили под озером в земляночке. Темно, вот така пиколка зажжена, — тряпка шает. Я навешала на коромысло и картошки, и молока, и масла, — припёрла им.

— Да милая ты наша, да Ланечка ты милая, да как ты… За тебя Богу молить будем.

Все ребята лежат опухли. Меньшиков: "Чем тебя отблагодарить?"

— Да чем, ты весь израненный.

— Ничего, говори.

— Мне бы соломы привезти на подстилку.

— Привезу.

Бубнов идёт: "Ты почему Меньшикова позвала, а не меня?

Стали молоко собирать на армию, кто в поллитровой баночке несёт, кто в литровой. Явилася в контору, на коромысле два ведра, так все глаза и вставили.

Пришло письмо с военкомата: собрать посылки для армии. Собрали общее собрание совхоза, всех заставили стряпать. Черемихин: "Дадим муку, сахар, молоко, только спеките". Соседка: "Ой у меня мальчишки всё съедят, что спеку". Я говорю: "Мне муки мешок, сахар, молока не надо."

Пошла в мастерскую к плотникам. Сбахали мне ящик, пуд накласть можно. "Андрей Григорыч, это Чигриной такой ящик сделали?" — "Нет, тебе." — "Неужто я в совхозе всех богаче?" — "Эх, только подошёл к твоему крыльцу, по запаху уже понял…" Они же её (посылку) в городе оставили (нестандартная).

Тоня: "Бакулиха сырое мясо отправила… Сырого мяса наклала, разит от её посылки…"

В войну старались поддержать дух у солдаток. Часто устраивали собрания. Я приходила нарядная. "Вон она какая приходит, не то что мы." А у меня плохих нарядов не было. Организовали женсовет. Вот меня и выбрали ответственной за чистоту. Ну, я и взялась. Поехала в город, купила на свои деньги извёстки, щёток. Разварила извёстку, раздала щётки, чтоб женщины навели чистоту. Назначили срок. Пошли с обходом. Все постарались навести порядок. Только одна бабка всех насмешила. Мы зашли к ней, вроде бы чисто, но что-то мне не поверилось, — нигде не видно посуды. Заглянули в подполье, она там вся грязная валяется. Ну мы и посмеялись. Долго вспоминали, как бабка Ульяна навела у себя порядок…

БУДУ ВСЯКИХ ПОДБИРАТЬ…

Морозяки были в войну невозможные.

Тоня-квартирантка пришла: "Коло угла девчонка стоит, замерзает".

— Что ты её не завела?

— Ну, буду всяких подбирать.

"Всяких", а сама живёт у меня, ничего. А кто она мне. Не родня, никто…

Оград не было, дома и всё. Ограды разломаны. Сожгли. Стоит там, от кухни, боится ночью идти, стала и спит, уже окоченела, ноги не гнутся, голые, юбчошка на ней.

— Бери её под руку.

Повели с Тоней, у неё ноги не идут… Заволокли на печку, захрапела. Слава Богу, живая. Проснулась, где я? Ты на печке. Есть хочешь? Она заплакала.

Целую неделю я её не отпускала домой.

— Тётечка, пойду, милая. Отец раненый ждёт.

Юбчонка на ней, кофтёнка. Пошла продукты отцу добывать, за кофту ведро картошки, за юбку — хлеба.

— Как бы ты без юбки в город шла?

Только проводила, заходит мальчишка лет двенадцати. Зашёл, помолился Богу.

— Что, мальчик, тебе надо?

— Да я тятькины ботинки пришёл променять.

— А где они у тебя?

— Да там, в мешке, на санках.

Наречие мне знакомое. С моей деревни оказался. Послали менять ботинки тятькины. Ваня Гаврилин. Со Строева. С родины с моей.