The Philosophy of Horror

С другой стороны, защитники жанра ужасов или конкретного его примера часто прибегают к аллегорическому прочтению, которое делает их сюжеты полностью привлекательными и не признает их отталкивающих аспектов. Так, нам говорят, что миф о Франкенштейне - это экзистенциальная притча о человеке, выброшенном в мир, "изолированном страдальце".1 Но где в этой аллегорической формулировке мы можем найти объяснение цели тревожного эффекта образов чертога? Иными словами, если "Франкенштейн" - это отчасти "Тошнота", то он также отчасти и тошнотворный.

Опасность этой тенденции аллегоризации/валоризации можно увидеть в некоторых работах Робина Вуда, самого энергичного защитника современного фильма ужасов. О фильме "Сестры" он пишет следующее:

В "Сестрах" анализируются способы угнетения женщин в партриархальном обществе, которые можно определить как профессиональные (Грейс) и психосексуальные (Даниэль/Доминик).

 

Так и хочется сказать: "Возможно, но....". В частности, как быть с нервирующими, жуткими убийствами и солоноватой фекальной связью, объединяющей сиамских близнецов? В целом, стратегия Вуда заключается в том, чтобы характеризовать монстров как героев, потому что для него они представляют то, что общество во имя нормальности (и, зачастую, нуклеарной семьи) бессознательно подавляет. Однако, раскрывая то, что он считает освободительными и возвышающими аспектами монстров, он теряет из виду их сущностную отталкивающую природу. Вуд, конечно, не утверждает, что монстры в его фильмах не отталкивающие, однако в своих объяснениях их гальванизирующего очарования в повторяющейся саге о возвращении репрессированных, их более отвратительные - хотя и существенные - черты почти забыты.

Тем не менее, произведения ужасов нельзя считать ни полностью отталкивающими, ни полностью привлекательными. Любой из этих взглядов упускает из виду причудливость формы. Очевидный парадокс нельзя просто игнорировать, относясь к жанру так, как если бы он не был замешан в любопытной смеси притяжения и отталкивания.

Необходимость объяснить особую природу ужаса возникла у писателей уже в XVIII веке. Джон и Анна Летиция Эйкин в своем эссе "Об удовольствии, получаемом от объектов ужаса" пишут, что "...очевидный восторг, с которым мы останавливаемся на объектах чистого ужаса, где наши нравственные чувства ничуть не затронуты и не возбуждается никакой страсти, кроме гнетущего страха, - это парадокс сердца... трудноразрешимый". Примерно в то же время Хьюм опубликовал свою работу "О трагедии", где он пытается объяснить, как зрители таких драм "получают удовольствие в той мере, в какой они страдают". Хьюм, в свою очередь, цитирует Жана-Батиста Дюбо и Бернара Ле Бовье Фонтенеля как более ранних теоретиков, занимавшихся проблемой получения удовольствия от того, что вызывает страдания, а сами Эйкины решают эту общую проблему в своей работе "Исследование тех видов страдания, которые возбуждают приятные ощущения". А что касается возвышенного и объектов ужаса, то Эдмунд Берк пытается объяснить, каким образом боль может порождать восторг, в разделе V части IV "Философского исследования происхождения наших представлений о возвышенном и прекрасном". Таким образом, парадокс ужаса является примером более широкой проблемы - объяснения того, как художественное представление обычно отвратительных событий и объектов может вызывать удовольствие или заставлять нас интересоваться ими.

Однако прежде чем перейти к некоторым решениям этой загадки, предложенным в XVIII веке, - некоторые из которых, как я полагаю, все еще могут предложить полезные общие ответы на проблему ужасов, - будет полезно вспомнить несколько более поздних, более известных ответов на эту проблему, хотя бы для того, чтобы получить некоторое представление о контурах и ограничениях, связанных с выработкой общего представления о привлекательности жанра ужасов.

 

Космическое благоговение, религиозный опыт и ужас

Одним из авторитетов, на которого часто ссылаются в попытках объяснить ужас, является Г. П. Лавкрафт, признанный практик жанра, который также написал влиятельный трактат "Сверхъестественный ужас в литературе". По мнению Лавкрафта, сверхъестественный ужас вызывает благоговейный трепет и то, что он называет "космическим страхом". Вызывает ли произведение ужаса космический страх - это, по сути, отличительный признак жанра для Лавкрафта. Он пишет:

Единственный тест на истинную странность заключается в том, возбуждает ли он в читателе глубокое чувство страха и контакта с неизвестными сферами и силами; тонкое отношение благоговейного прислушивания, словно к биению черных крыльев или царапанию внешних форм на пределе известной вселенной.