The Philosophy of Horror

Если эти замечания об асимметрии эмоционального состояния зрителей и протагониста верны, то понятие идентификации персонажа кажется непродуманным. Очевидно, что идентификации персонажа не может быть, если она требует идеальной симметрии между аудиторией и протагонистом. Более того, если требуется лишь частичное соответствие между эмоциональными состояниями зрителей и протагониста, то возникает вопрос, почему это явление называется идентификацией. Ведь частичное соответствие может быть и без того, чтобы соответствующие эмоции можно было назвать идентичными. Что касается ужасов, то, как я уже утверждал, может быть и так, что мы разделяем эмоциональные оценки монстра и персонажей без того, чтобы наши общие эмоциональные состояния принимали один и тот же объект или соответствующие субъекты сливались.

Одна из причин, по которой комментаторов могут привлекать идентификационные теории реакции на вымышленных протагонистов, заключается в том, что, сами того не осознавая, они на самом деле верят в очень радикальный вид эгоизма - в то, что меня могут эмоционально трогать только те ситуации, которые относятся к моим собственным интересам: более того (и именно это делает эгоизм очень радикальным), они считают, что я могу эмоционально реагировать только на то, что буквально воспринимается как мои собственные интересы. Таким образом, мои эмоциональные реакции на вымышленных персонажей должны быть обусловлены тем, что я каким-то образом идентифицирую себя с персонажем, тем самым делая его интересы своими собственными. Однако если понятие идентификации с персонажем мотивировано именно этим, то должно быть ясно, что от него следует отказаться, поскольку существует множество доказательств того, что люди действительно эмоционально реагируют на ситуации, в которых нет никакой правдоподобной связи с их собственными интересами36.

Ранее я уже отмечал, что концепция идентификации персонажа может иметь несколько невинных применений. Например, если я говорю, что отождествляю себя с персонажем, это может означать, что персонаж мне нравится. О таких вариантах использования следует сказать две вещи. Во-первых, они не являются сутью понятия "идентификация персонажа"; вполне возможно любить кого-то, не чувствуя себя единым целым с этим человеком. Основное значение идентификации характера, похоже, требует, чтобы я чувствовал себя единым целым с другим человеком или идентичным ему. И, конечно, я утверждал, что в вымыслах есть причины сопротивляться идее, что мы едины с персонажами. Это подводит меня ко второму вопросу. Если верно, что слияние в смысле идентификации проблематично и что именно это чувство действительно мотивирует большинство разговоров об идентификации, тогда, возможно, будет выгодно регламентировать наше использование языка таким образом, чтобы мы больше не использовали - по крайней мере, в нашей критической литературе - невинные употребления понятия идентификации, просто потому, что оно открывает дверь к путанице, по крайней мере, предполагая сомнительное понятие слияния разума с идентификацией.

Идентификация персонажа - понятие, которое пронизывает критический дискурс о фикции. Если его отбросить, можно опасаться, что краеугольный камень критического дискурса будет выбит. Если здание не должно рухнуть, то что, спрашивается, должно быть поставлено на его место? Иными словами, если я не идентифицирую себя с протагонистами, то что я делаю, когда реагирую на них? Здесь я хотел бы оговориться, что мы не отождествляем себя с героями, а, скорее, ассимилируем их ситуацию.

Когда я читаю описание главной героини в определенных обстоятельствах, я не дублирую мысли персонажа (как они даны в художественном тексте) в себе. Я усваиваю ее ситуацию. Частично это связано с внутренним пониманием персонажем ситуации, то есть с тем, как он ее оценивает. Например, в ужасе, когда персонажа преследует монстр, часть моей реакции основывается на осознании того, что протагонист рассматривает себя как столкнувшегося с чем-то угрожающим и отталкивающим. Чтобы сделать это, я должен иметь представление о том, как протагонист видит ситуацию; и я должен иметь доступ к тому, что делает ее оценку внятной. В вымыслах ужасов, конечно, это легко получить. Поскольку потребитель вымысла и протагонист принадлежат к одной культуре, мы можем легко определить те черты ситуации, которые делают ее ужасающей для протагониста. Для этого нам не нужно воспроизводить психическое состояние протагониста, а лишь достоверно знать, как она его оценивает. И мы можем знать, что она чувствует, не дублируя ее чувства в себе. Мы можем усвоить ее внутреннюю оценку ситуации, не становясь, так сказать, одержимыми ею.