The wise man grows happiness under his feet (СИ)

Алекс запер Макса в своей комнате, забился под одеяло и затих. Чуткий слух почему-то сразу уловил скрип половиц, скрежет ветвей сирени об оконные стёкла на первом этаже, и мальчик резко пожалел об отсутствии Мэтта. Его успокаивало только то, что собаки, как он слышал, реагируют на мистические явления куда более остро, чем люди, а Макс спал без задних ног, растянувшись поперёк ковра. Мальчик осмелился выглянуть из-под одеяла, и свисающая с потолка модель птеродактиля качнулась сама по себе (или ему только померещилось?), а безобидный абстрактный принт на обоях показался чем-то бесформенно-отвратительным, угрожающим и даже шевелящимся. Алекс еле сдержался, чтобы не заорать, включил бра и сел на кровати, поджав ноги, упираясь спиной в стену.

Макс лениво приподнял голову и посмотрел хозяину в глаза, как бы спрашивая, что случилось, и Алексу как-то сразу стало легче. Он почему-то вдруг понял, что какая бы потусторонняя хрень на него ни напала, Макс всегда будет рядом и защитит его.

Посидев пять минут с включённым светом, Алекс и вовсе вернулся к уверенности в том, что никаких потусторонних хреней не бывает в природе, и преспокойно лёг спать, но свет, всё-таки, оставил.

Мэтт вернулся к завтраку и, поднявшись сразу на второй этаж, чтобы разбудить Алекса в школу, обнаружил плотно закрытую дверь, запертую в комнате собаку и включённый свет. Сам мальчик спал, невероятным образом перекрутившись так, что из одеяла торчала одна нога, одна рука и левый бок, зато голова была закрыта. Включённый свет невозможно было трактовать двояко, и Мэтт насмешливо улыбнулся трусливости мальчишки.

Всё утраченное вчера благодушие вернулось к нему в полной мере, и он окончательно убедился в том, что нескольконедельное воздержание не идёт ему на пользу. Он решил, что будет всё так же проводить время с Алексом, но порой выбираться куда-нибудь, где можно отдохнуть, выпить и познакомиться с симпатичными, на всё готовыми молодыми людьми.

***

Алекс так никогда и не узнал, что именно в тот раз, когда Мэтт впервые ночевал не дома, всё пошло наперекосяк. Ему казалось, что всё началось позже, когда к Мэтту вернулись его былые черты характера: раздражительность, отчуждённость и безразличие.

В то утро всё было как всегда: Мэтт поил Алекса какао, наплёл что-то про приехавшего из другого города друга, шутил и был весел. Алексу казалось, что всё в порядке, но первая червоточина именно в тот день тронула их беззаботную совместную жизнь. Мэтт уже жалел о том, что забрал Алекса из приюта, только пытался засунуть эти мысли поглубже, на самые задворки разума, чтобы они ни в коем случае не добрались до ничего не подозревавшего мальчишки.

Но с каждым днём мужчине становилось всё тяжелее: он улыбался всё более натянуто, увидев своего приёмыша, задерживался на работе всё чаще, смывался на всю ночь по нескольку раз в неделю, оставляя Алекса одного. Раньше он убегал из своей блудливой одинокой реальности в приют, к Алексу, а теперь всё поменялось местами, и он бежал прочь из дома, подальше от этой улыбки, которая уже надоела, подальше от пустых разговоров, подальше от неродного ребёнка, которого он не сумел полюбить по-настоящему.

Алекс, обладая чуткостью, вообще-то не свойственной мужчинам, быстро всё понял. Мэтт разительно изменился и стал похож на того недружелюбного говнюка, который позволил Алексу переночевать у себя в начале мая. Иллюзия дружеских отношений быстро рушилась, и мальчик с оглушающей быстротой понял, что из друга он стал обузой.

До того, как Мэтт взял над ним опеку, Алекс усмирял свои мечты именно этим — тем, что Мэтт в нём разочаруется. Перестанет в нём нуждаться. Потом, когда Паркер всё-таки взял его к себе, Алекс забыл все страхи и сомнения, доверился, открылся. Очевидно, напрасно.

Отчим перестал приезжать домой прямиком с работы, задерживался, а то и вовсе не появлялся, даже не написав Алексу. Если поначалу он хоть как-то успевал предупреждать мальчика о своём отсутствии, то вскоре перестал делать и это. Просто не считал нужным, или забывал — Алекс не знал, но факт оставался фактом: иногда приготовленный ужин так и оставался нетронутым, и приходилось съедать его самому, либо убирать в холодильник.

Большой дом медленно, но верно превращался из семейного очага в очередную тюрьму. Алекс много времени проводил в одиночестве. Учебный год закончился, и, хоть мальчик сначала вздохнул от этого с облегчением, потому что в школе общение с одноклассниками не задалось, как и в приюте, вскоре выяснилось, что безвылазное сидение дома — ещё хуже.

Кажется, Алекс научился быть взрослым именно тогда. Он понял, что такое полное одиночество, ещё более оглушающее, чем в приюте. Понял, что должен сам вставать по будильнику, чтобы погулять утром с Максом — в один прекрасный момент Мэтт не вернулся после загула утром, и с тех пор, если уезжал на ночь, возвращался уже только вечером следующего дня. Так что на плечи Алекса легла забота о собаке, уборка дома, готовка, и он со странным отчуждённым весельем ощутил себя Золушкой в чужом богатом доме.