Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

– Как легка! Газель! Газель с улыбкой Мельпомены! А лицо, а лицо… Какая мимика! Вот бы к нам в Театральное училище. Кто знает, будущая Истомина, может быть. «Блистательна, полувоздушна»; будущая Семенова…

– Бесстыдница, – отрезал прадед.

Но Щепкин будто не расслышал прадедовых слов и стоял на своем:

– Семенова, первая императорская российская актриса!.. Но как жива! Как жива! Огонь! Покажи-ка мне ее, Прокоп Иваныч… Покличь ее сюда! Я не увезу у тебя ее – будь покоен!

Прадед не мог отказать первому российскому актеру и недовольно кликнул Аришу.

Девочку не скоро нашли – она спряталась за шкап, – привели в столовую и поставили перед Щепкиным. Он погладил ее ласково по голове и, опустив руку в карман широкого своего фрака, вытянул оттуда свернутую в трубку роль – это был «Ревизор», – прочел сначала сам оттуда несколько самых живых фраз своих с городничихой, а потом внезапно подал роль дичившейся девочке и, ткнув пальцем, так заразительно весело, так неотказно-убедительно, с такою добрейшею, широчайшею улыбкой и с таким лукавым блеском живых своих глаз пригласил: «А ну-ка, прочти!» – что очарованная, не помнившая себя девочка сама и сразу выдала перед отцом свою тайну: она бегло и живо прочла несколько строчек перед знаменитым актером.

– Умница! – в восхищении воскликнул он и поцеловал ее в лоб, но не успел сказать ей и слова вдобавок, как она уж убежала и забилась туда, где ее нашли только к ужину. – Умница! – и по уходе ее повторил Щепкин, обращаясь к изумленному прадеду, а он, нахмурившись, тоже повторил свое первое слово:

– Бесстыдница! – но совладал с собою и спокойно и сдержанно обратился к Щепкину:

– А рассказ приятеля вашего, Михайло Семеныч, куда как неладен!

– А что? Плохо рассказал я?

– Рассказали-то вы, батюшка, так, что век бы вас слушал, а только это все про неправду. Статочное ли дело, сударь Михайло Семеныч, подумайте сами, чтобы в двенадцатом-то году, при огне-пламени, столь пустые люди были и – при ранах-то отечественных – столь развратны? Нет, кто кровь при Благословенном лил, тот в разбойники не шел! Неправда это!

Щепкин встал из-за стола:

– Ну, вот я так и передам моему приятелю, скажу: «Николай Васильевич, прилгнул, батюшка, да и меня подвел – не верит никто…»

– Так и передайте, батюшка, а за удовольствие – низко кланяюсь.

Щепкин откланялся и уехал в театр.

После ужина, за которым с трудом найденная Ариша сидела молча, прадед призвал ее к себе, взял какую-то книгу с полки, раскрыл ее и подал ей:

– Читай.

Ариша, не возражая, с замиранием сердца прочла несколько строк – прочла ясно и толково.

– Будет, – сказал прадед. – Хорошо читаешь.

Он убедился, что она, действительно, твердо знает читать.

– А кто научил?

Ариша никогда не лгала и тихо-претихо ответила:

– Петя.

Прадед не сразу понял, о ком речь, и переспросил:

– Какой Петя?

– Молодцовский, – отвечала Ариша.

Он не наказал ее, но, отпуская, сказал только:

– Если посмеешь еще когда-нибудь то делать, что сегодня за обедом сделала, и видеться с мальчишками посмеешь, то больно накажу. Стыдно будет!

Матери он в тот же день сказал, чтоб лучше смотрела за девочкой, не пояснив, почему он это говорит, а наутро в лавке незаметно для других подозвал Петю к себе и сказал только:

– Грамотей!

Больше он ничего не прибавил, но Петя понял, что это значит, и перестал видеться с Аришей. Она боялась за него и не искала встречи.

А про себя прадед думал о дочери, вспоминал слова Щепкина – «Умница!» – и с любовью, с удовольствием повторял еще и еще: «Умница!» А жене повторил лишний раз с укором:

– Ошиблась ты, мать: Аришу бы мальчиком-то, – и с досадою смотрел на сына, прилежно игравшего в сестрины игрушки.

Прадед делал вид, что не замечает, что с его книжной полки поочередно пропадают на время то одна, то другая книга.

А девочка тайно читала и находила случай переправлять книги к Пете, который исправно ей их возвращал. Прадед зорко приглядывался к мальчику, но тот был тих и исполнителен, как всегда. В лавке же он делался все более полезен и нужен: он отлично знал товар и научился, по прадедовской указке, тонко различать сорта шелка и добротность ткани. Он был высок ростом, строен, а за белизну лица и нежность его прозвище переиначили: Белоручкин.

Ариша и Петя росли вместе. Один случай не только сблизил их, но и сказал им что-то новое о них самих и связал навсегда.