Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Узнал и забавы его прадед: на медведя хаживал, лошадей хороших любит, пить – пьет, да время и место знает на питье, а меру ведает.

Опять поделился дед с прабабушкой своим узнаньем.

Завод «Аким Семипалов и сын» строился на закраине Хлынова. Был куплен и отделан заново дом, неподалеку от Подшиваловых. Ждали старика Семипалова. Он приехал, осмотрел завод, побывал там, заглянул тут. Пил с прадедом чай у Арсеньича, обедал с сыном у прадеда дома запросто и уехал в Москву, оставив в новом доме сына. Все было решено.

А дальше все пошло так, как никто не ждал.

Однажды, помолившись в темном зале перед Нерукотворным Спасом, прадед позвал к себе Аришу. Когда она вошла, – спокойная, с ласкою к отцу в больших – его же – серых глазах, с длинной русой косой с темно-синей широкой лентой, в синем холстинковом платье, – и стала около притолоки, неторопливо и приветливо выжидая, что он ей скажет (дочь любила эти зазывы отца: они означали, что она ему нужна на что-нибудь, и ей это было приятно), он залюбовался на нее. К обычному ее прозванью, которое он употреблял про себя: «Умница», – ему бы хотелось прибавить какое-нибудь другое: он чувствовал – оно не выражало ее всей, этих спокойных и ласковых глаз, длинной косы, тихой улыбки, – но он не находил его и еще раз повторил про себя привычное: «Умница». Он не любил предисловий и подходов и, ласково и зорко посмотрев на нее, как всегда, прямо сказал:

– Ариша, я тебе жениха нашел.

Он ожидал, что она подойдет к нему, но она отстранилась от него еще теснее к притолоке, не опустила глаз, не повела ни одной чертой лица…

– Петр Акимыч Семипалов, московский, сватается за тебя. Я дал слово.

И так же спокойно, но тихо-тихо Ариша ответила:

– У меня есть жених.

Прадед встал от стола и сделал шаг к ней – и бросил ей только одно слово:

– Кто?

Она ответила тоже одним словом:

– Петя.

Он удивленно посмотрел на нее; он не понял, о ком она говорит, настолько невозможным казалось ему подставить под это имя молодого приказчика с барскими руками. Но вдруг ему вспомнилось, что несколько лет назад он так же спрашивал ее – и так же неожиданно услыхал это же имя, и с тяжелой усмешкой – она делала его лицо злым и старила его – он сказал, вскинув бровями: «А! Грамотей!» – и глянул ей в лицо с тою же усмешкой, спросил как будто деловито, равнодушно:

– Что ж, али еще все грамоте не научилась?

Ариша молчала.

И так же деловито и покойно, но уже без усмешки, он обратился к ней, сев в кресло:

– Считал я тебя умницей – с умной и говорить хочу, чтоб поняла накоротке. Старые люди говорили: «Руби дерево по себе», – это и к новым относится. Я-то тебя знаю…

Он с гордостью, с плохо скрываемой любовью окинул ее взглядом. А она по-прежнему стояла у притолоки, не прислоняясь к ней…

– Знаю, – повторил он, – ты в меня – да в себя. Уж коли на деревья перелагать, по пословице, мы с тобой не осины, не березы, а покрепче что-нибудь. Ты – молодая, я – старый, но одной древесины. Суди же ты сама, умно ли, что ты по себе, не по осине ломкой, хочешь в деревья рубить вербу гнучую? Умно ли? Спору нет, хороша верба, корзины из нее плести ловко, а на стройку вовсе не годится.

Дерево-то срубить только однажды дается – и на всю жизнь. Нового не срубишь: отрубила, и кончено, не перерубывать. Какая же крепость-то в вербе! Подумай…

Он с неутаенной лаской посмотрел на нее. «Умница, поймешь!» – была не надежда даже, а почти уверенность в этой ласке. Он ждал, что она ответит. Но она, потупив глаза, твердо и тихо произнесла в ответ:

– С вербою в церкви стоят!

– Стоят! – воскликнул прадед, вставая. – Да до́ма не построишь! – Он с раздражением двинул креслом. – Тебе о том говорят, как дом строить! Какой, видно, у бабы ни ум, а все бабий ум!

Он прошелся по комнате, заложив руки за спину, и остановился перед дочерью.

– Три дня тебе сроку даю. Может быть, от бабьего ума к мужскому поворот сделаешь. Ступай.

И он выслал ее из комнаты.