Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Женихи сватались к Арише один за другим, но прадед не допускал их даже до сватовства: он сам решил выбрать ей жениха, но и тут, примеривая к Арише того или другого из богатого купечества, он неизменно приговаривал про себя: «Она у меня умница, – нет, этот не подойдет». Он и тут боялся «ошибки». «Нужно равнять по ее уму, по характеру», – думал он, равняя, сверх того, по привычке и по состоянию и положению. Он рассуждал: «Говорят: не руби сука ниже себя, не руби и выше». Он поправлял народную поговорку: «Выше-то срубишь – полбеды: до верхнего дорасти можно, это ничего, это – в рост, в прибыль, а вот ниже-то срубишь – тогда беда: каково опускаться до него, низить-то себя?» Он искал, а Ариша уж нашла, но и он, наконец, нашел.

3

В Радуницу все в городе ездили на кладбище с кутьей, с восковыми свечами, с поминальными снедями в узлах и, после панихиды, при горящей свече, воткнутой в могильный холмик, поминали своих усопших. Могилы Подшиваловых – маленькие холмики детей, с дубовыми восьмиконечными крестами – были о бок с могилами первостатейных хлыновских купцов Семипаловых. Ариша с матерью и с няней сидели на детской могилке, и мать всплакнула, вспомнив свою первинку Танюшу, «ангельскую душку», кроткого ребенка, «радостницу», – а на семипаловских могилах пели панихиду, а после панихиды сели за помин. И тогда же няня заметила потихоньку: «У Семипаловых-то, видно, гость». Ариша сеяла по могилкам зерна для птичьего помина и не оглянулась, а прабабушка посмотрела, степенно отдала поклон старухе Семипаловой и приметила средь известной всему Хлынову семипаловской семьи незнакомого молодого человека, голубоглазого, с небольшой, подстриженной русой бородкой, с румяным пухлым лицом, – приметила, что он внимательно и нескрытно смотрел на Аришу. Прабабушка, перебрав в уме семипаловскую родню, порешила, что молодому человеку некому другому быть, как племяннику, москвичу, единственному сыну кожевенного заводчика: «Видно, к бабушке на сорочины прислали московские». А Ариша кормила синичек. Она любила кладбище – нигде в городе не было гуще деревьев: старые-старые березы и ветлы с черными, исстари заведенными и наследственными грачиными гнездами, и травы нигде не было выше. Мирный Ангел по кладбищу садил. Мать с няней стали собираться домой. Ариша просила:

– Посидим еще.

Но надо было ехать. Могилки кругом пустели.

Поднялись и Семипаловы, приехавшие позже, и когда выходили на дорожку мимо подшиваловских детских могилок, старуха слегка кивнула им, а молодой человек с бородкой поклонился низко и почтительно. Тут Ариша заметила его – и через минуту уж не помнила о нем. Черный грач сел на могилу и стал клевать зерна. Он клюнул и воск, накапавший на землю от свечи. И на других могилках, когда ушли люди, зачернели грачи, как монахи на трапезе.

Через несколько дней прадед, отходя ко сну, сказал прабабушке:

– Мать, а у меня есть новость.

В этот час он всегда говорил ей, если было что сказать важное. Она ждала.

– А что дашь за сказ?

Он шутил – она знала, что у него есть и важное, и хорошее, любое ему в запасе, и, стараясь отвечать ему впопад, она сказала:

– А по сказу – и дача будет.

– Ну, так вот тебе сказ: за Аришу жених сватается.

– Кто?

– Семипалов племянник. Москвич. В Кожевниках, против Успенья, завод, дом на Зацепе. Дочь выдана, единственный наследник. Отца я знавал.

– Видела я намедни на кладбище. Поклонился.

– С того и сказ начался, что приглянулась ему Ариша.

– На чужую-то сторону… – начала было прабабушка.

Но прадед прервал ее:

– Я так и сказал: не отдам со своих глаз. А мне отвечено: и не отдавайте, на ваших глазах останемся. Видишь, дело-то такое – сорочины сорочинами, а его отец прислал. Там, говорят, в Москве-то, кожевенным стеснение: во́нькое дело, не по столице, так они второй завод здесь открывают, и как откроют, отец в Москве останется, а сын здесь полный хозяин. Фирма: «Аким Семипалов и сын».

Прабабушка, выждав, не скажет ли он еще чего, спросила:

– А человек-то какой?

– Слух добр, а еще погляжу.

– Узнать бы…

– Узнаю. А что узнал – то ему в честь. Дело знает. Без турус. У отца строго воспитан.

Прабабушка поняла, что жених был выбран. Ей велено было ничего не говорить Арише. Тем временем прадед «узнавал» жениха. Он даже в бане с ним мылся. Заехал раз к нему на стройку, будто невзначай, с узлом, и сказал молодому Семипалову:

– Ты, Петр Акимыч, на стройке небось зачумичал: пыль да грязь. Я удумал за тобой заехать. Едем-ка в баню. Мне, старику, веселей будет.

Петр Акимыч отговорился было, что белья нет, но прадед велел послать за бельем мальчишку и завезти в баню.

В бане парились с мятой, пили холодный квас, поддавали каменку квасом: чтоб хлебней было, опять парились, вели разговоры, ни слова не сказано было о свадьбе, а тем временем прадед все высмотрел. Семипалов, приметил прадед, в грудях крепок, мускулы, как у грузчика – точно камень, а сложен в лад и в склад: телом не груб; головою крепок: выдерживает крутой пар. Из парильни вышел – залюбовался им прадед: статен, белотел, крепок, лицо алое, – подумал: «Род даст. К дому».