Утром он еле встал от хмелевой боли, и когда садился на дворе с двумя другими приказчиками в высокую тележку, он качался на ногах и лицо его было бледно, как у больного. На его счастье, он не видал, да если б и видел, то, верно, не заметил бы, что из окна антресолей на него смотрела Ариша, и украдкой крестила его, и бледнела, глядя, как его усаживали в тележку, и он, взмахивая руками, перебирал губами, клонился набок. Он не знал и того, что поздней ночью ждала она его и выходила тайком на крыльцо и на двор под окнами молодецкой, а он спал в это время тяжким, хмельным сном. Колокольчик их тележки не подвязали: не стоило подвязывать, так как до заставы было рукой подать, – и колокольчик-валдаец еще на дворе взвизгнул гулко и многоголосно и рассыпался, удаляясь за воротами по мертвому переулку. Ариша все смотрела вслед ему. Она тоже не знала, что не одна смотрела из окна, не одна прислушивалась к удаляющемуся широкому бульканью колокольчика: смотрел и прислушивался Прокопий Иваныч, из окна залы, и, когда колокольчика стало не слышно, он молча положил поклон перед Спасом и долго не вставал с колен: просил ли он помощи или прощения, или благодарил? Знал это один Спас.
Прошли сутки. Прабабушка не смела подниматься к дочери на антресоли, но этого было и не нужно: Ариша сама, на вторые сутки, сошла вниз, вошла к матери, поцеловала у нее руку, как обычно, стала к комоду, как всегда делала, бывая у матери, и только лицо ее было бледнее обычного.
– Когда же сговор? – спросила она у матери.
Мать с испугом, со страхом посмотрела на нее, но лицо ее было спокойно.
– В воскресенье, через полторы недели, отцом наказано.
Но Ариша спокойно же объяснила, что спрашивает потому, что ей самой хочется выбрать материи на сговорное платье, выбрать по своему вкусу, а для того съездить самой, на свой страх, в розничную лавку да и подарки кстати выбрать за сговор няне, подругам-подневестницам и бедным родственницам, кому платье, кому платок, – и просила мать, чтоб выпросить на то разрешенье у отца.
Мать так обрадовалась на ее слова, что нашлась только возразить, что со старшими принято ездить за закупками к сговору, но Ариша, слегка усмехнувшись, ответила на это, что ее выбором будут довольны, что она – отцовская дочь и знает товар и худого не выберет, но что ее желание – каждому от себя подарок при сговоре сделать, чтоб и выбор, и вкус, и доброта, и подаренье – все ее, из рук ее были, и что это желанье ее очень сильное, и больше ничего просить не будет. Мать обещала ей уговорить отца, а она еще поговорила с матерью о том о сем, о покупках будущих, о ценах, о гостях, о том, кого из подруг звать на сговор, – и вышла такая же приветливая, покорная и спокойная, как и вошла.
Мать передала обо всем в тот же вечер отцу, передала и, не дав ему еще слова сказать, всякому его слову несогласному, вход затворила с материнскою решительностью, самою неуступчивою:
– А мое мнение, Прокоп Иваныч: ты позволь Арише, пусть сама в лавку поедет и на свой страх, на свой люб-нелюб выберет, а в дело не мешаться ни тебе, ни мне. Потешь ее в том, а то до горя бы не довести!
Не сказал ничего на это прадед, прошелся по комнате раз-другой и молвил:
– Пусть едет.
А в глубине души обрадовался не меньше матери.
На другой же день он поехал к Семипалову, на его достраивающуюся фабрику, не застал его в конторе, в деревянном временном балагане, построенном при стройке, не приказал о себе говорить, а сам прошел к строящемуся кирпичному зданию. Опытным глазом окинул он всю стройку, выведенные стены, поглядел толщину их, взвесил на руке кирпич, сообразил общий план постройки и распорядка на фабричной земле – и все одобрил: было основательно, прочно, на долгие годы рассчитывалось – и делалось споро. Он поднялся на леса: леса были крепки и стойки: «На сараи потом пойдут, лес кондовой» – назначил и место прадед. На лесах он нашел и самого Семипалова: тот что-то говорил с подрядчиком, поставив одну ногу на мостки, а другою опираясь о выведенную кирпичную кладку, – прадед залюбовался им: в канаусовой синей рубашке, широкогрудый, с русыми, слегка вьющимися волосами, подстриженными в кружок, румяный, он что-то объяснял подрядчику, указывая на кладку, а тот – черный мужик с сильной проседью, без картуза – почтительно его слушал. Прадед подошел к нему, поздоровался и на вопрос о невесте с удовольствием ответил:
– Тряпки выбирать поехала на сговор.
И они начали с обоюдным удовольствием деловой разговор.