Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

В это самое время Ариша выбирала «тряпки» в лавке у отца. Она выбирала долго, тщательно, отбирая товар по списочку, который составила на бумажке. Тут были отрезы и целые куски материй, шелковых и шерстяных, платки, шали, полушалки. Она так долго, внимательно и не торопясь делала свой выбор, что отец, заехав в лавку, застал ее еще там – и, не мешая ей, залюбовался на нее: так хорошо она знала товар, так умела, что и как спросить, – и было видно, что и приказчикам было приятно отпускать ей: она ничего не путала, не заставляла делать ничего лишнего, точно называла сорта и определяла нужные ей цвета, вычисляла, сколько требуется аршин. Она увидела приехавшего отца, подошла к нему, поцеловала ему руку, ответила на какой-то его вопрос и так же неспешно закончила свою покупку, дождалась, когда ей все упаковали, и все увезла с собою. Старый приказчик, суровый Петрович, не мог удержаться и сказал прадеду с удовольствием, двигая седыми бровями:

– Купцы первостатейные Арина Прокопьевна-с.

Прадед спросил довольно:

– Что ж, много наторговал, Петрович?

Петрович показал ему отпускной счет на все, отобранное Аришей: он был на крупную сумму, – и ответил:

– С почином, батюшка Прокопий Иваныч!

В ответе был почтительный намек на начало свадьбы, тонко прикрытое поздравленье: до сговора поздравлять было не принято. Прадед похлопал его по плечу:

– Почин – дело доброе.

Он побыл еще в лавке и довольный уехал домой.

А дома Ариша обстоятельно и неторопливо показывала матери, зашедшей к ней на антресоли, свои покупки. Она никого не забыла. Тут была персидская дорогая шаль для няни – рыжими бобами по голубому полю, разноцветные отрезы атласу на платья подругам, девушкам с соседних дворов, теплые шали, кашемировые и фаевые отрезы на платья пожилым родственницам-барышням, канаус на русские рубахи приказчикам в молодцовскую, пестрый фуляр на детские платьица крестникам и крестницам (их было несколько у Ариши), яркие ткани на платье прислуге, и, наконец, был целый выбор полушалков и всяких платков и платочков – и когда мать спрашивала: кому ж это? – Ариша называла такое множество Даш, Паш, Машуток и Ксюшек, которые были ей хорошо известны, но о которых прабабушка да и никто в доме не имели никакого понятия. Были и еще какие-то куски и отрезы попроще.

– А это кому ж? – спрашивала мать.

– А это в деревню – няниной куме-солдатке: у нее четверо детей, Матрешиной сватье, Васиным родным и так далее, – назывались имена прислуги, приказчиков, мальчиков с прибавлением к ним: «сватье», «куме», «бабушке», «крестнице», «матушке» и так далее. Отдельно был завернут и развернут и показан отрез голубого шелка – мать и без спросу поняла, что это на платье самой Арише. Все выбрано было умно: семь раз примерено, один раз отрезано; каждому предназначалось то, что ему больше всего подходило или больше всего было нужно, – и выбрано было все добротное, прочное, недешевое, но и не бешеных денег.

– Умница! – похвалила мать Аришу по-отцовски, погладила по волосам и поцеловала.

Одно только показалось ей странно: при таком множестве светлых и ярких цветов, при веселой их пестроте резал глаза немалый кусок черной шерстяной материи. К чему бы черное на сговоре, на свадьбу? Но Ариша объяснила матери, зачем понадобилось и черное, назвала она таких старушек, древних, девяностолетних, всяких Михеев и Маревн, которые жили на кладбище, в сторожке, и поминками одними питались, – таких упомянула никем уже не помнимых (памятуемых) прабабушек, пратётушек, уже не первый десяток лет моливших Бога об одном: чтоб скорей послал Он гроб и попрочней черной землей прикрыл, – что всякое удивленье на черную материю прошло, ясно стало, что только два цвета им, этим старушкам, носить и осталось: в землю соберутся – белый, на саван (так на саван не дарят!), а пока на земле еще – хоть не ходят, а полеживают – черный, и немало таких старушек назвала Ариша, которых самые имена Анна Павловна не знала. Она даже всплакнула не без радости и умиления, обняла дочь и сказала:

– Печальница моя! Обо всех попечалилась. Всех вспомнила, всем припасла.

Условилась с дочерью, что шить вызовет и всегдашних швеек, и из монастыря позовет искусниц, – хотелось Арише многое и многим подарить не в материях, а в вещах. Условились, кто и ей самой платье будет шить, голубое, шелковое.

Вечером же, как обычно, прабабушка обо всем поведала прадеду и закончила подробный свой рассказ:

– Твое слово я об Арише вспомнила: умница! Всех вспомнила, всем нашла, кому что идущее, самое нужное, никого не обошла и ни тряпочки лишней не привезла.

– Говорил я тебе, мать, а ты не поверила, хоть теперь признайся: ошибка была с твоей стороны, – пошутил по-прежнему, как давно уже не шучивал, прадед, а сам радостно стал рассказывать и про то, как видел Аришин торг в лавке и что счет ее не на бешеные деньги считан, а на разумные, и про то, как лазил на леса у Семипаловых и видел семипаловский хозяйский глаз. Были оба счастливы и довольны.