Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Когда, проводив его, бабушка вернулась в келью, она увидела лежащий на столе и не замеченный ею раньше конверт. На нем была надпись: «Ваське от Васьки на молоко». Там была немалая сумма денег. Бабушка напрасно посылала Параскевушку с этим конвертом, запечатанным еще в другой конверт, к старичку генералу, отцу офицера: ей ответили, что «Василий Иванович, молодой барин, отъехали к месту службы», а куда – Параскевушка не могла добиться, конверт же решительно отказались принять, сказав, что без молодого барина не смеют, а старый принимать не приказал.

С той поры аккуратно два раза в год, к Пасхе и Рождеству, бабушкой получались, из разных мест России, конверты с денежным вкладом – и всегда бывала вложена маленькая записочка, на которой четким почерком всегда было написано одно и то же: «Поздравляю с праздником. Благодарю и помню. Ваське от Васьки на молоко».

Бабушку очень смущали эти конверты, но прекратить присылки не было возможности. Деньги же, в них вложенные, шли на молоко, только не Ваське. Сама бабушка давно уже к тому времени не употребляла в пищу молока. Она была строгая постница и с каждым годом, приближаясь к смерти, становилась все строже и строже в пище. «Пост – к небу рост», – вспоминала она слова покойной своей старицы, матери Пафнутии.

В монастыре на пожертвованный одним купцом-лесопромышленником капитал поновляли всю стенопись в соборе, золотили заново иконостас, промывали иконы, чинили деревянные полы в алтаре, служба шла в маленькой старинной церкви Иоанна-воина, а в соборе с утра до вечера работали плотники, столяры, старались не шуметь, не говорить громко – как было строжайше им велено игуменьей и подрядчиками.

Но как не шуметь, когда работало на лесах, под куполом, на стенах, на полу, в алтаре – всюду – несколько десятков человек, и как не говорить, когда народ был молодой, веселый на язык, скорый и ловкий на смешащее слово, привыкший за работой петь во всю грудь? Поэтому в соборе было и шумно, и говорно, и суматошно, а иной раз и песня прорывалась, и смехотно бывало. Игуменья морщилась от неудовольствия, сидя в своих покоях, окнами смотревших прямо на собор, и говорила келейницам:

– Что это маляры так шумят! Поди, скажи матери Ларисе: чего она смотрит, им не скажет?

Мать Лариса, очень маленького роста, добродушная, полная монахиня, плохая рукодельница, большая чаевница, была наряжена на послушание в собор: быть все время там, пока идут работы, смотреть за благочинием и напоминать, коль забудутся, что это храм Божий, страшное место. Мать Лариса и напоминала добрым, высоким своим голоском, а с лесов, из-под самого купола, какой-нибудь голосистый малярок – они были первые озорники из всех – ей отвечал:

– Вяжи, бабушка, вяжи чулок. Ничего, вяжи.

А все-таки народ был добрый – притихали, только ненадолго. Мать Лариса опять останавливала, а малярок с левого крыла, подновлявший «6-й Вселенский Собор», отвечал со вздохом:

– Эх, не торопи, матушка: помрем – замолчим! А вздох был веселый. Ответ на него – тоже не печальный – слышался то с иконостаса, оттуда, где двое золотили деревянного херувима с крестом, то от «Страшного суда» над западной дверью, где суриком подновляли адское пламя.

Мать Лариса, в конце концов, махнула рукой: села на стульчик под куполом, под лесами, и стала вязать чулок и творить молитву. Впрочем, народ всюду был славный и ладный, и шутить шутили, но ни грубости неподобающей, ни непристойности какой-нибудь и в помине не было. Пришлет игуменья келейницу с выговором – мать Лариса станет под куполом, постучит клюкой о пол и скажет погромче:

– Беда мне с вами, молодцы. Мать игуменья на меня из-за вас гневается. А что я с вами сделаю? Где тихомон на вас найду? – И вновь посошком постучит.

Попритихнут, а потом работа и молодость свое опять возьмут.

Все шло хорошо, только случился большой грех. Плотники, как стали чинить пол в алтаре, приметили, что мышей под полом живет множество; мышиный дух даже слышен, но мышь хитра и наружу не выходит.

Мать Лариса посмотрела, подумала, сообразила: самое бы время теперь кота позвать: ему в алтарь вход позволен, а пока пол чинят и половицы вскрывают, он бы великое опустошение произвел в подполье. Мать Лариса решила найти кота самого чинного и умного, чтобы не кидался куда не нужно, понимал бы, в каком месте находится, а делал бы исправно и скоренько свое котово дело.

Мать Лариса думала-думала, припоминала всех монастырских котов и нашла, что один только подходящ и пригоден для дела и места – Васька матери Иринеи: не молод, не резв, не баловлив, но на мышей еще лют. Бабушка не с охотою его отпустила, а кот не с охотою шел в неведомое место, но дело было важное, и рано поутру, еще до прихода маляров, мать Иринея передала матери Ларисе кота на руки, погладила его, поуспокоила его, наказала матери Ларисе беречь кота – и отпустила. Кота нарочно не кормили, чтобы охотнее пошел на мышей.