Тихие омуты

Наставник Фрол, как будто не выдержал внутреннего напряжения. Рука с пистолетом начала опускаться, и Илья уже сделал шаг вперед, чтобы забрать оружие, но Алешка Петров, будто прочитав что-то в глазах Фрола, вдруг подскочил со спины к старцу Аристофану и одним движением сорвал тяжелый черный капюшон с его головы. Старец молниеносно обернулся, и неуловимым движением ударив Алешку в грудь, отшвырнул его на несколько метров. Парень налетел спиной на молодую осинку, сломал ее и остался лежать в мокрой траве, не подавая признаков жизни.

Аристофан оглядел общинников и понял, что опоздал. Все взгляды были прикованы к тому, что скрывал капюшон. Среди густых белых волос старца торчали два кривых маленьких рога, один из которых казался немного больше другого.

– Что за чертовщина! – прошептал Еремей. Сначала наставники, а потом и все остальные начали пятиться от Аристофана, и вскоре он остался один в середине пустого круга. Илья, Игнат и Еремей встали рядом с Фролом, который по-прежнему держал в дрожащей руке направленный на Аристофана пистолет. Сергей, Семен, Олег, Артем и Маша, про которых все забыли, могли бы воспользоваться этим замешательством и сбежать, но и они были поражены столь неожиданным поворотом и, затаив дыхание, смотрели на рогатого старца. А тот вдруг начал неуловимо меняться – лицо приобрело жесткое хищное выражение, глаза засверкали холодным стальным огнем, казалось, что его нос и подбородок еще больше заострились.

– Маловерные трусы! – глухим изменившимся голосом проговорил он. – Вы показали себя недостойными веры своих отцов, дедов и прадедов! Вы понесете наказание и будете лишены великой благодати, что много веков оберегала этот остров! Но сначала я покараю тех, кто пришел сюда незваными гостями, кто осмелился посягнуть на мою власть над островом и над людьми!

Общинники в ужасе смотрели на того, образу которого они с детства привыкли поклоняться. Им казалось, что старец стал увеличиваться в размерах, он будто вытянулся вверх и теперь на голову возвышался даже над далеко не низким наставником Еремеем. Одновременно что-то странное стало происходить вокруг них. Туман, так и не растаявший, хотя день уже приближался в вечеру, взвихрился вокруг старца. Сквозь лесную чащу на поляну налетел сильный поры ветра, затем еще и еще один. Далеко в лесу что-то завыло и застонало, затрещали, сгибаясь, могучие деревья.

– Мне не нужно ваше человеческое оружие, чтобы сокрушить моих врагов! – голос Аристофана перекрывал рев поднявшейся бури. «Макаров» выпал из ослабевшей руки Фрола и будто подхваченный порывом ветра отлетел в сторону и упал в траву. Сам наставник едва стоял на ногах, поддерживаемый с двух сторон Ильей и Еремеем.

Старец Аристофан стал уже почти вдвое выше всех прочих людей. Его глаза приобрели красный отблеск, и Артем с ужасом понял, что они принадлежат тому же существу, что он видел ночью в монастырской библиотеке. Подхваченная все усиливавшимся ветром, его одежда развевалась во все стороны, капюшон балахона бил по спине и подобно пойманной птице пытался вырваться на свободу.

– Я призову моих верных сынов, настоящих Избранных, которые не убоялись принять свою судьбу и не утратили веру в меня! Это мое воинство, мои духовные дети!

Наставники, несмотря на ужас, который нарастал в каждом из них, переглянулись, пытаясь понять, о ком говорит Аристофан. Один из пришедших с ними общинников – маленький и обычно молчаливый Виктор Бычков, по прозвищу Бычок, не выдержав напряжения с громким криком бросился с поляны напролом через чащу, преодолевая бешенное сопротивление ветра. А ветер, казалось, дул со всех сторон, он будто гнал туман, зависший над островом, на эту поляну и тот чудовищной воронкой вращался вокруг старца Аристофана. В его облике оставалось все меньше человеческого, голос стал хриплым и каркающим.

Сквозь рев бури до поляны со стороны деревни долетел новый звук. Это был низкий протяжный вой, от которого закладывало уши, а кровь буквально стыла в жилах. В этом вое таилась непередаваемая вселенская тоска, как будто вся мировая скорбь, все то, что веками, скрываясь в непроглядной тьме, пугая человечество, нашло свое выражение в одном звуке. В нем слышался тоскливый волчий вой, что осенними ночами летит над глухой непролазной тайгой, завывания ветра в трубах полуразрушенного брошенного дома, плач обезумевшего от горя человека и последний стон умирающего.