Тихий солдат

Вместо нее председателем назначили этого самого Феофана. Он сразу проворовался до страшных колхозных дыр, а тем, кто был им недоволен, грозил лютой расправой посредством своих «дружбанов и товарищев» из НКВД. Кто донес на него, неизвестно, но инвалида отправили в ссылку куда-то на Север вместе с женой, старой, болтливой бабой, и с грязной варежкой. С тех пор председатели менялись один за другим и почти все или исчезали или в конце концов наотрез отказывались работать. Хоть под арест, хоть к стенке! Ни за что! Все потому, что спрашивали с них много, а давать – ничего не давали. Как хочешь, так и крутись! План не выполнил – враг, вредитель, почти фашист, а выполнил кое-как – свои за зверя считали и непременно находили, за что донести. Так и так плохо.

Многие колхозники целыми семьями, состоявшими в основном из женщин, стариков и детей, сбегали из этих мест за Урал, куда никакие уполномоченные добраться не могли. Мальчишки же срывались на фронт, и из них, из двенадцати маленьких человечков, вернулся обратно лишь один, да и тот слепой и весь обгорелый. Зато с одной медалькой и с надежным инвалидным аттестатом.

Вот эту мрачную картину и застал Павел. Пришедшие с войны, забредшие сюда волею случая одинокие мужчины, либо какие-то беглые, непонятные личности, пили с утра до ночи всякую самодельную дрянь. Среди них попадались и дезертиры, без документов, без всяких аттестатов. Одно время на это закрывали глаза (и руки не доходили, да и работников не было), но со временем всех выявили, а если они не успевали исчезнуть, их самих увозили под конвоем в Тамбов и судили трибуналом.

Появились мелкие уголовные шайки, грабители, воры, спекулянты. Воевать с ними было нелегко, потому что в милиции служили либо инвалиды, либо демобилизованные во время войны молодые городские женщины. Но с фронта стали, наконец, возвращаться мужчины, и шайки, частично выпотрошенные, а частично попрятавшиеся в далеких деревнях и на хуторах, поутихли. Случалось, правда, время от времени всякое – то ограбят колхозного кассира или даже нападут на инкассаторов, обчистят магазин, сразбойничуют на дороге, либо прольют кровь в каком-нибудь доме на отшибе. Но и это постепенно из этих нищих мест ушло (овчинка выделки не стоила) в Тамбов и дальше, ближе к центру.

Спать Павлу в небольшом их доме было негде – все заняли сестры со своими новыми и старыми сожителями, о которых еще в письме когда-то писала одна из сестер. Павел не стал даже становиться на воинский учет в Тамбове, а, побыв в деревне чуть более месяца, однажды ранним утром, не прощаясь, уехал обратно в Москву. Во второй раз в жизни бежал он таким образом из родных мест.

Но он не стал задерживаться и здесь, даже не пошел ночевать к Маше. Только позвонил ей на работу с вокзала и сообщил, что собирается устроиться на металлургический завод бывшего Гужона, а ныне – «Серп и молот», потому что вспомнил, что знает об этом заводе от случайного знакомого.

– А дома, как дома? – несмело спросила Маша лишь для того, чтобы хоть чуточку продлить разговор.

– А чё дома? – развязно ответил Павел, нахмурившись, – Живут – хлеб жуют. У них там свои дела…, не до меня. Матери нет, сестры сами по себе, а я – отрезанный ломоть. Как везде…

– Ты, Паша, напрасно так! – вспыхнула Маша и сразу понизила голос, – Тут все спокойно…, никто никого не ищет. Даже странно! Действительно, говорили, упал тот военный, сам, без чей-либо помощи. Я даже не стала уточнять, кто он, чего он…, опасалась, а вдруг это ловушка какая…

– И правильно! – отрезал Павел, – Упал так упал! А мне теперь до его имени-фамилии дела вовсе нет. Жив был – не знал, а сдох – так и подавно наплевать! Я за него свечку ставить не стану, как говорится.

– Ты злой стал, Павел Иванович…, – всхлипнула Маша, – Не был же таким…

– Злой?! – Павел чуть было не повесил трубку на рычаг, но вдруг вспомнил ту последнюю ночь с Машей и обмяк, – Ты прости меня, Машенька! Во всем виноват… А то, что не ищут, так ты в это не верь. Там такая служба, что сор из избы не выносят, но все равно своего добиваются. Мы вот треплемся с тобой по телефону…, а кто его знает… Я слыхал, очень даже легко все это дело послушать…, а потом, знаешь, как бывает…!

Маша, наверное, покраснела с трубкой у уха (Павел знал, как она выглядит, когда пугается чего-нибудь) и, заикаясь, ответила:

– Что ты! Чего мы такого говорим-то! Упал человек, разбился…

– Ага! Упал…

– Ты позвони мне еще…, расскажи, как там у тебя всё сложится…или напиши хотя бы…до востребования, – Маша уже явно торопилась.

– Непременно. Напишу, позвоню…

– А ночевать ты где будешь? – голос прозвучал несмело, с неожиданной, затаенной надеждой на что-то.

– Найдется койка, – угрюмо ответил Павел и повесил трубку.

Он не знал, как с ней попрощаться, что еще сказать. Прошлое окончательно ушло вместе с Машей и со всем тем, что составляло его и в главном, и в опосредованном. За спиной была серая муть с неясными образами, с расплывающимися лицами, с туманными воспоминаниями. Казалось, к этому прошлому уже никогда не будет возврата…