Тьма и золото полуночи

– Клемми, ты ведь нас любила! Ты знаешь Олли. Ты знаешь, что он такого не заслужил. Прошу тебя!

Я умолкаю и рыдаю прямо перед всеми.

Клемми колеблется, я это чувствую. Она слегка изменила позу, опустила свой щит. Ее коллеги тоже это ощутили.

– Стоять в строю, офицер! Если брат этой девушки пострадает, он сам в этом виноват.

– Прошу, Клемми! Я тебя считала надежной… – Я снова хватаю ее за руку. – И я любила тебя!

– Стоять в строю, офицер! – повторяет мужчина рядом с нами.

И чтобы подчеркнуть свои слова, он вскидывает руку и бьет меня прямо по шраму на лице. Боль пронзает мою челюсть. Я падаю на асфальт, мои ладони в грязи. Я выплевываю кровь и смутно думаю сквозь звон в ушах, что нечто такое уже случалось…

Вокруг меня хаос. Клемми двинула ударившего меня полицейского своим щитом, и он теперь придерживает ушибленную руку и выкрикивает ругательства. А Клемми щитом отпихивает толпу и исчезает в гуще людей.

Меня касаются сильные руки, но это не полиция.

– Ферн, – говорит папа, поднимая меня. – Я с тобой, милая.

– Олли там, там, – всхлипываю я, вырываясь из его рук.

– Клемми его найдет. Она его найдет.

Папа уводит меня в более тихую часть улицы, и мы ждем, наблюдая за кипением толпы, поглотившей Клемми там, где я в последний раз видела Олли. Офицер, которому она врезала, что-то говорит сослуживцам, но я не слышу его сквозь крики протестующих и монотонное повторение одного и того же – Один голос. Мне кажется, что толпа превратилась в некое единое существо, оно переваливается и вытягивается туда и сюда, пока наконец не содрогается в судорогах и не выплевывает три фигуры.

Клемми и Киеран поддерживают Олли, окровавленного, но живого. Мы с папой бросаемся вперед, а Клемми толкает моего брата сквозь ряд щитов. Мы хватаем его и тащим подальше от полиции. Я оборачиваюсь к Клемми.

– Идем с нами, – говорю я.

Она топчется на месте, сомневаясь, но тут офицер, которого она ударила, взмахивает рукой. Это сигнал.

Щиты надвигаются на Клемми. Полицейские окружают ее, намереваясь наказать одного из своих. Клемми смотрит на меня между их ног. Они сорвали с нее шлем, и она кажется такой юной и такой маленькой…

– Береги себя, – одними губами говорит мне Клемми, и тут на ее голову опускается чей-то щит, и она распластывается на мостовой.

– Мы не можем ее бросить, – говорю я папе.

Киеран застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от того, что происходит с женщиной, которая могла стать моей мачехой.

– Я должен отвести вас домой, – говорит папа, отказываясь смотреть назад, на толпу полицейских, окруживших тело Клемми. – Это мое главное дело. Уберечь вас.

Он тащит меня и Олли в сторону, прочь от места схватки, но на его лице отражается стыд. Киеран следует за нами, как какая-нибудь дворняжка, идет так несколько кварталов, потом, не сказав ни слова, сворачивает в сторону. У меня нет сил ни на что, кроме как послать в воздух желание, чтобы он добрался до своего дома. Вернувшись домой, мы обрабатываем ушибы Олли в молчании, говорящем о том, что мы кем-то пожертвовали ради того, чтобы спастись самим. Я могла бы не согласиться с папой. Я могла бы побежать на помощь Клемми, но я этого не сделала. А на нее ведь напали только потому, что она помогла нам. Как мы могли бросить ее там? Папа прикладывает к моей ноющей челюсти пакет со льдом, и рука у него дрожит.

Протест попал во все выпуски новостей. Они разнесли известие по всей стране, но все сообщения одинаковы: маленькая группа диссидентов устроила беспорядки, потребовавшие полицейского вмешательства. Все это ложь – демонстранты не проявляли насилия, пока этого не сделала толпа Мидраута, а полиция просто отказалась вмешиваться. Я готова поспорить, что то же самое происходит везде. А потом…

– Этим вечером в восточной части Лондона один из полицейских попал в больницу в критическом состоянии после того, как на него напали протестующие.

Мы с папой одновременно спешим прибавить громкость. Это Клемми, я знаю. И о моем собственном состоянии куда больше говорит то, что я испытываю облегчение при мысли, что она жива, чем тревожусь из-за того, что она в госпитале.

– Идите, – хрипит с дивана Олли. – Идите навестите ее.

Мы с папой спешим к машине. Он несколько раз едва не попадает в аварию по дороге к ближайшей больнице, куда, как мы рассчитали, ее должны были доставить.

– Родственники? – с подозрением спрашивает регистратор.

– Да, – отвечаю я.

Клемми почти не видно среди разных приспособлений и мониторов. Лицо у нее красное, распухшее, одна рука и ноги в гипсе.

– Она очнется? – спрашиваю я медбрата, когда тот проверяет ее состояние.

– Трудно сказать, – отвечает медбрат. – С головой никогда не угадаешь. Но… хотите честно? Я бы не слишком надеялся. Это просто звери, те, кто это сделал.

– Звери, – эхом повторяет папа, глядя на женщину, которая так много сделала для него и для его семьи и которая редко просила что-нибудь в ответ.