Тьма и золото полуночи

Отодвигаю его руки и поворачиваюсь к нему лицом. За его спиной в дверь понемногу входят остальные.

– Я подумал, может, тебе нужно немножко побыть одной, так что попросил всех постоять за дверью, – говорит Самсон.

Я киваю, мое сердце переполнено чувствами. Как этот человек, который знает меня всего несколько лет, лучше меня самой сумел понять, что мне нужно?

Мои друзья рыцари молчат, но это не подавленное молчание. Проходя мимо меня, они пожимают мне руку или немного грустно улыбаются. Но одного человека среди них нет.

– Где Олли? – спрашиваю я.

– Он уже ушел вперед, – объясняет Наташа.

– Думаю, ему тоже нужно побыть одному, – добавляет Найамх.

София нам объяснила, что ритуал пройдет легче и эффективнее, если мы проведем его в месте, особо значимом для Аннуна. И все мы согласились на одном. Мне не слишком приятна мысль о возвращении туда – это всегда было местом обещаний и опасности, местом, где душа обнажается и где ее испытывают самым непредсказуемым образом.

Стоунхендж.

На этот раз здесь нет огромного собрания сквайров, танов и фей. Здесь только мой брат и я, лорд Элленби, Джин, Наташа и София. Мы проходим через портал из Тинтагеля на ослепительный солнечный свет. Но сейчас здесь кое-что изменилось: трава сохнет, и то же, думаю я, происходит с самим Стоунхенджем. В сложном рисунке из костей на каждом камне – пробелы, словно черепа и берцовые кости, некогда все соединявшие, рассыпались. А оставшиеся кости зловеще потрескивают.

Мой брат сидит на каменной плите в центре круга – это тот камень, на который сквайры должны проливать кровь, чтобы начался турнир.

– Дадите нам минутку? – говорю я остальным, и они остаются на месте, когда я иду по траве.

Я молча сажусь рядом с Олли, положив руки на колени ладонями вверх, – это подношение. Он кладет руку на мою – легко, невесомо.

– Я бы не расстроилась, если бы ты передумал, – вру я.

– Я не передумал. Просто прощаюсь, только и всего.

– Но ты же не умираешь, – неловко шучу я. – Ты станешь обычным красивым и популярным парнем, который сражается в тайной армии.

Олли чуть заметно улыбается, словно насмехается надо мной. Я это принимаю. Он добровольно отдает мне силу, но это не значит, что это легко. Легко предположить, что Олли может повернуть назад или не захочет этого делать, если расстроится из-за невысокой оценки приносимой им жертвы. Поэтому я прислоняюсь к нему, опускаю голову на его плечо, а он прижимается лбом к моей голове. И пока он прощается с тем, кем был, я молча благодарю за то, что он делает.

Наконец брат крепко сжимает мою руку:

– Ладно. Я готов.

И, словно услышав его издали, София шагает вперед.

– Возьмитесь за руки, – говорит она, и Наташа переводит. – Это будет немножко не так, как с вашей матерью, потому что ее я использовала в качестве проводника. Но главное я помню.

Мы с Олли соединяем руки над каменной плитой. Я не знаю, брат дрожит или я. Сосредоточиваюсь на его руках и крепче упираюсь ногами, чувствуя под ними мягкую землю.

– Теперь Олли, – кивает София. – Помнишь, что ты должен делать?

– Да.

– Будет больно, – предупреждает София. – Направь Иммрал в руки. Весь, целиком. Давай.

Олли решительно стискивает зубы. Его глаза смотрят на меня, но он сосредоточен на некой внутренней борьбе. Это невероятно странное ощущение – быть так тесно связанным с кем-то. Его руки сжимают мои руки, его глаза смотрят в мои глаза – и при этом Олли так далеко, потому что в его теле бушует война. София говорила нам, что это похоже на то, как если бы ты выкачал из себя кровь – всю, до капли, – в огромный шприц и влил ее в кого-то другого. Она не приукрашивала болезненность процедуры, и теперь я, увидев кровь, сочащуюся из носа и ушей брата, понимаю, каких усилий это ему стоит.

– Прекрати, Олли, – тихо говорю я.

Его фиолетовые глаза впиваются взглядом в мои ореховые, пока белки не наливаются кровью и что-то там не лопается.

– Прекрати, – уже более настойчиво повторяю я.

Из его глаз капает кровь.

– Ты должен пробиться сквозь боль, – настаивает София.

– Нет, – возражаю я, пытаясь отодвинуться, – это его убьет!

Я понимаю, что происходит, когда начинают кровоточить глаза иммрала. Он уходит. Врачи нас предупреждали, что, если такое повторяется слишком часто, есть риск повреждения мозга.

– Все в порядке, – одними губами произносит Олли, хотя я и знаю, что он лжет. Он не отпустит мои руки, и он не остановится.

Потом происходит нечто странное. Наши руки – мы просто держимся друг за друга – слипаются. Кожа Олли разогревается, будто он горит изнутри. Он такой горячий, что я ощущаю, как на моих собственных ладонях вздуваются пузыри. Можно подумать, что где-то внутри поджидала кипящая вода, и теперь она с неизмеримой силой вдруг хлынула, и ее удерживает лишь плотина его кожи.

– Готово? – спрашивает София.

Олли кивает.

– Ты знаешь, что должен делать?