Йен просыпается как от толчка. Вернее сказать, от тяжести тела, прижимающего к матрасу. Тяжести, знакомой до боли. А еще ноздри щекочет этот запах - сигареты, грейпфрут и арахис. Ебучее затянувшееся сновидение. Или глюк из-за передоза колес?
Глаза за каким-то хреном распахиваются, будто он подсознательно надеется, что морок рассеется. Хер там.
Морда бледная и какая-то грустно-задумчивая, он глядит, не моргая, упираясь ладонями в подушку по обе стороны от головы Йена. И это кажется… странным, опасным.
— Че, блять, пялишься, как монашка на шлюху?
Чуть хрипловатый голос и сжатые в полоску губы. А глаза пустые-пустые, как мутные осколки расхлестанной в пьяной потасовке бутылки.
— М-мик? От-ткуда ты здесь? Ты же…
Язык будто распух и шевелится с трудом, а еще сердце какого-то хера колотится где-то в горле, и слезятся глаза. А Мик нависает. Нависает, давит, затягивает. И дышит. Срань господня, КАК же он дышит.
— Что “ты же…”? В тюряге? На 15 лет? Все так, я в тюряге, Галлагер. Вернее, был там, пока не услышал о твоей новой охуительно роскошной жизни. Медбратом заделался? Пожарного дрючишь? Свидания в ресторанах и прогулки под луной?
Голос чуть хрипловатый, как будто ото сна. Или словно Микки долго молчал и просто отвык от нормальной человеческой речи. А глаза все такие же пустые. Мертвые.
— Ты просто съебал, что ли? Из-за меня?
Сухие растрескавшиеся губы Мика растягиваются в неудачной пародии на улыбку-ухмылку. Больше похоже на гримасу боли от ломки, выдирающей кости из суставов, крошащей их в порошок.
— Не льсти себе, рыжий. Твоя жопа хороша, без базара. И имя твое поганое на грудине своей выцарапал за каким-то хуем. Помрачение разума, епта…
Йен дергается, пытаясь подняться, но Микки держит крепко, зажимая руками запястья, стискивая бедра коленями.
— Не рыпайся, Галлагер. Целее будешь, отвечаю.
— Ты же с тюряги свалил? Тебя копы не ищут?
Глаза мечутся по комнате в поисках выхода или какого-то решения, но натыкаются лишь на обрывки обоев и выцветших плакатов безымянных рок-музыкантов.
— Тебе не похуй? Ищут-то не тебя. И не эту твою обезьяну… с мускулами.
Туман безразличия в этих мутных глазах наконец-то рассеивается, так быстро сменяясь обидой, растерянностью, злостью, что Йен не успевает понять, уследить и лишь бормочет почти жалобно:
— Пожалуйста, Микки…
— Пожалуйста Микки что? Пожалуйста, давай все забудем, свалим подальше из этой дыры и заживем дружной гейской семейкой, как когда-то мечтали? Пожалуйста, прости, что послал нахуй твою любовь и кинул, как бабу? Пожалуйста, скажи, что все еще любишь меня? Вот только, сука, ничего из этого дерьма, я прав? … Я ПРАВ?!!!! ОТВЕЧАЙ, УБЛЮДОК ТЫ РЫЖИЙ!!!
Близко. Так близко, что можно грудью почувствовать стук чужого сердца. Дышать одним воздухом на двоих, как и прежде. Вот только уже не ловить от этого кайф, не сплетать в изнеможении пальцы, не прокусывать губы в приступе страсти.
— Ты должен уйти. Блять, пожалуйста, Мик!
Слезы клокочут в горле. Слезы и сожаление. А в глазах - серых, как мусорные вонючие кучи на заднем дворе “Алиби”, отсвечивает только одно: “Я больше не хочу тебя видеть. Уже никогда”.
— У тебя смазливая рожа, Галлагер. И, сука, мне почти даже жаль…
Что это? Слезы? Что он смахивает торопливо пальцами с глаз? Йен все еще силится рассмотреть, когда эти пальцы смыкаются на его шее.
— М-м-мик…
— Блять, я же любил тебя, Йен. Только тебя и любил.
========== Глава 12. ==========
Комментарий к Глава 12.
Йен|Мэнди (броманс), упоминаются Лип/Мэнди, Йен/Микки
https://pp.vk.me/c628520/v628520352/4d7b5/k-vuQIr6E94.jpg
— Ты все такая же, Мэнди Милкович. Красивая, будто солнышко.
У нее волосы мокрые после душа и платье заляпано засохшей кровью мудилы, что чуть не задушил ее ночью. Но Мэнди улыбается, и в комнате сразу делается светлее, и свежий воздух вливается легкие - сладкий, прохладный, как далеко-далеко от провонявшего выхлопными газами, потом и перегаром Чикаго. Она всегда улыбается так, словно ты - весь ее гребаный мир. Центр персональной Вселенной.
— А ты больше не танцуешь, виляя своим аппетитным задом перед старыми пердунами. Серьезные книжки читаешь.
В ее голосе слышится одобрение и даже, мать вашу, скрытая гордость, а Йен скашивает глаза на стопку медицинских учебников и честно старается не скорчить кислую рожу, потому что… Это не он, не его сраная жизнь. Это как искусственные бриллианты или блестки, осыпающиеся под утро с плеч, когда из клуба уходят последние ужравшиеся в хламину клиенты, это…
— Учусь на медбрата. Это мой парень-пожарный, он меня надоумил.
Это звучит как жалкое оправдание, и почему-то хочется извиняться так сильно, что он прикусывает собственный язык под ее пристальным взглядом. Но Мэнди лишь понимающе кивает, убирая за ухо светлую прядь.
— Неплохо после моего братца-то.
Как заточкой с размаха в яремную вену, тяжелым ботинком - в солнечное сплетение, бурлящую кислоту - прямо в глотку.
Сука, почему же так больно?! Ну почему???
— Этот парень ничего, но я скучаю по Микки…
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное