Токио. Долго и счастливо

Акио тенью следует за мной. Замечаю, как при выходе он прикрывает меня от взглядов толпы. Мне бы очень хотелось сказать ему спасибо, но я могу не выдержать, сломаться и выставить свои чувства напоказ. Я опозорила отца. Себя. Всю Японию.

Путь из бального зала в авто как в тумане. О чудо: «Роллс-Ройс» здесь. Забираюсь в машину, и мы сразу трогаемся.

Акио протягивает мне носовой платок.

– Что случилось? – интересуется он.

Вытираю скопившиеся в уголках глаз слезы. Не хочу произносить вслух, как я облажалась. О боже, я ведь думала… Думала, что во всем уже разобралась. Глупая. Какая же я глупая!

– Что значит «гайдзин»?

– Кто вас так назвал?

– Неважно. – Не хочу, чтобы он знал, как сильно моя семья ненавидит меня. Слишком стыдно. – Что это значит?

Он расстегивает пуговицы на пиджаке. И поджимает губы.

– Это значит «иностранец». В негативном смысле.

– Ясно. – Сжимаю челюсть.

– Скажите мне, кто посмел вас так назвать, и я разберусь с ним.

Я тронута его опекой.

– И что вы сделаете? Побьете принцесс за то, что они низко со мной обошлись? Очень мило. Но свои бои я буду вести сама. – Хотя я даже не знаю, осталась ли у меня хоть какая-то защита. Близняшки Грейди нащупали мое слабое место и своими бежевыми ноготками разодрали его до крови. – К тому же они правы…

Это правда. Я и есть иностранец. Если бы я жила в Японии, то знала бы, в каких отношениях находится премьер-министр с сестрой. Знала бы, что в аэропорту нужно выглядеть презентабельно. Что на этой чертовой благотворительной ярмарке должна была идти позади отца. Знала бы и о художниках, настроенных против императорской семьи. И что посещение бейсбольной игры и приветствие участников – дипломатический акт и показывать пальцем неприлично.

Ого, впервые слышу, чтобы так фыркали. Протягиваю руку и беру его ладонь.

– Все хорошо, правда. – Хотя это не так. Боль внутри еще не стихла. Разочарование в глазах отца, его тон в мой адрес – от воспоминаний все сжимается внутри. В бейсболе слез может и не быть, зато в жизни принцессы их хватает.

Сжав мою ладонь, Акио тут же убирает руку и, вздохнув, протирает глаза.

– Неподходящий момент. – Взгляд его темных глаз приковывает меня к сиденью. – Вы заставляете меня желать того, что недопустимо.

– Неужели? – шмыгаю носом. Мне полегчало. Наклоняюсь вперед, надеясь, что он снова возьмет мою руку. А может, даже потреплет меня по щеке со словами «все будет хорошо».

– Ваше Высочество. – Он чересчур серьезен.

– Акио. – Я полушутя подстраиваюсь под его тон, но вскоре становится понятно: язык его тела отличается от моего. Меня пронзает острая игла отвержения. Отодвигаюсь обратно. И вот мы сидим не шевелясь. Как на ножах.

– Сто лет назад придворные врачи не могли даже коснуться императора или императрицы без перчаток. – Его руки сжимаются в кулаки. – Когда принц или принцесса проезжали по городам, местные жители отводили взгляды. Считалось, что они недостойны смотреть на детей богов и богинь.

У меня возникает пугающее, неприятное, глубокое предчувствие, к чему он клонит.

– Вам не кажется, что это осталось в прошлом? Сейчас так никто себя не ведет.

Его лицо непроницаемо, напряжено.

– Вы правы, никто. Но сама идея никуда не делась. Это табу.

– О чем вы? – Мой голос тих.

– Думаю, вы понимаете меня.

– Думаю, мне необходимо услышать это от вас. – Когда Форест мне изменил, я заставила его признаться во всех мерзких деталях, хотя большая часть была мне уже известна. Я хотела прочитать между строк, что именно оттолкнуло его от меня. Разве людям не свойственно винить себя?

– Наш танец… Это ошибка. – Ах, теперь ясно. Его напряженные плечи, сжатые челюсти говорят сами за себя. Сожаление. У меня в глазах все плывет. – Я увлекся. Это моя вина. Я переступил черту. – Как благородно с его стороны – взять ответственность на себя. – Этого… Такого больше не повторится.

Ногти впиваются в ладони. Хочу выйти из машины. Прямо сейчас. Я бы все отдала, лишь бы, как по волшебству, оказаться в своей комнате. Льются слезы, но мне все равно. Весь труд Марико испорчен. Смотрю из окна на черное небо, а на нем – ни звездочки. Время, прошу тебя, поторопись.

– Пожалуйста, не расстраивайтесь, – тихо произносит он.

Нет уж, Изуми расстроится. Изуми еще как расстроится. И все благодаря тебе. Я ничего не могу сделать нормально. Да у меня просто черный пояс по невезению.

– Скажите что-нибудь, – произносит Акио уже у ворот.

Сказать что-нибудь? А что тут скажешь? До дворца по извилистой дорожке как будто целая вечность. Вытираю перчатками лицо. Как жаль, что ими невозможно стереть все то, что я натворила.

При виде дворца бросаюсь к двери; машина тормозит, и, дернув ручку, я выскакиваю. Акио догоняет меня.

– Мне очень жаль.

Оборачиваюсь.

– Нет. – Пытаюсь быть беззаботной, даже слегка веселой. Выходит не очень. – Это моя ошибка. Я все неправильно истолковала. Глупая, правда?

– Изуми…

Ветер треплет платье.

– Вы хотели сказать Ваше Высочество? – Опешивший, Акио хлопает глазами. Я бы скорее предпочла его ярость, чем его жалость. Смягчаю тон. – Не хочу размытых границ.

Он глубоко вздыхает.