Толедские виллы

И вот как-то под вечер сидели мы обе у окна, а в доме напротив тоже подошел к окну мой недруг; пользуясь благоприятным случаем, он отвесил нам галантный поклон и стал настраивать лютню, бросая взоры, полные восторга, который не смели выразить уста. Эти знаки любви, обращенные к Ирене, я приняла на свой счет; и тут во мне заговорило то ли самомнение, — как во всякой женщине, думающей, что она любима! — то ли возмущение, что человек, недавно отвергнувший мою любовь, теперь позволяет себе такие вольности. В сердцах я захлопнула окно, чем невольно отомстила за свою обиду, помешав ему лицезреть любимые черты. Со словами: «Иисусе, какой напыщенный болван!» — я встала, взяла Ирене за руку и потащила в патио — летом там приятней всего отдыхать. Такой для меня необычный и, казалось, беспричинный поступок, а также румянец, вспыхнувший на моем лице, удивили Ирене, и она сказала:

— Я, конечно, благодарна тебе, любезная Серафина; сама того не зная, ты наказала дона Гарсиа за дерзость — если можно так назвать пылкие, но учтивые домогательства, которыми он меня преследует. Однако речи твои и жесты так резки, я не узнаю прежней кроткой Серафины; любопытно, какое преступление совершил этот юноша и что заставило тебя презреть приличия?

— Ужели, по-твоему, — отвечала я, — мало того, что из-за него я лишилась матери, лишилась общества и любви брата, что мое доброе имя обсуждает и позорит чернь?

— Но почему во всем этом, — сказала она, — повинен дон Гарсиа, если он, как выяснилось, нисколько не виноват в том, что, полумертвый, оказался в твоих объятиях?

— Точно так же не виновата шпага, которой действует убийца, а все же раненому она ненавистна. Но ты лучше объясни, о каких это любовных домогательствах ты упомянула.

— Вообрази, — молвила Ирене, — он обвиняет меня, будто с той поры, как в нашем доме случился пожар, я зажгла такой же пожар в его помыслах.

— Вот как! — сказала я. — А, право, жаль, что ты не отвечаешь ему взаимностью. Признаюсь, если бы не боязнь дать подтверждение сплетням, порочащим мою скромность, то перед высокими достоинствами дона Гарсиа, пожалуй, не устояло бы даже мое сокрушенное сердце.

— Напрасные страхи, — ответила Ирене. — Поверь, лучший способ восполнить ущерб, нанесенный твоей чести, если она пострадала, — это привлечь к себе дона Гарсиа и утопить подлые наветы в океане брака. Дон Гарсиа — человек достойный.

— Вот ты уже хвалишь его! — сказала я, сгорая от ревности.

— Похвалила тебе в угоду, — ответила Ирене, — ибо замечаю, что ты склонна в нем находить только хорошее.

— Уверена, — возразила я, — что ты не станешь говорить о нем дурное.

— Ничего дурного он мне пока не сделал, — сказала она. — Но неужели ты способна заподозрить, что из-за недолгой разлуки может поколебаться моя верность и я предпочту достоинства дона Гарсиа доблести дона Алехо? Ты же знаешь, родители наши только ждут его возвращения, чтобы претворить надежды в действительность, а меж тем выказываешь мне такое недоверие, что я, право, готова обидеться. Знай, не только его домогательства мне неприятны, но я вообще избегаю встреч с ним, хотя я его соседка, да еще обязанная за гостеприимство, — ведь его семья приютила меня в своем доме, когда мой горел. Всего один раз, по настоянию матушки, я к ним зашла с визитом, и то столь кратким, как визит врача, лечащего бесплатно.

— Ну, полно нам говорить друг другу колкости, — сказала я, несколько успокоившись, но не избавившись от ревности. — У тебя одни причины, у меня другие, и, полагаю, они могут служить достаточным оправданием того, что я так презрительно захлопнула окно. Лучше пойдем-ка вдвоем Завтра, в день Иоанна Крестителя, прогуляться на Вегу; ты рассеешь тоску по жениху, а я — печаль по усопшей.

— Чуть не сказала тебе «нет», — ответила Ирене, — от обиды, что мое постоянство имеет в твоих глазах так мало кредита, но знай, поручителем за него — честь дона Гарсиа, и я, так и быть, согласна пойти развлечься на Бегу.

Искры разгоравшейся ссоры мы погасили шутками и смехом (у Ирене, возможно, искренним, но у меня — притворным), и на другой день, пополудни, вышли вместе: Ирене в светло-зеленом платье и таком же светлом настроении, я — во всем черном и мрачная; она — мечтая о счастье в будущем, я — оплакивая обиды в настоящем. Мы пришли на Марсальское поле — знаменитую площадь, где стоит загородный лазарет, в тот день превратившуюся в цветник толедских щеголих. Там и случилось с нами приключение, о котором сможет уже поведать дон Гарсиа, я же, заменив его в этом отступлении — затянувшемся вводном предложении в истории его любви, — умолкаю, но, коль понадобится, дополню его рассказ о дальнейших событиях, где мне принадлежит не последняя роль.