Толедские виллы

— Ваш рассказ, прелестная Серафина, пробудил во мне сладостное чувство сострадания, — молвил дон Хуан, — и лишь наслаждение видеть вас возмещает убытки, причиненные сердцу тем, что я услышал. Продолжайте же, дон Гарсиа, заря уже гонит прочь ночной мрак, и хотелось бы, чтобы рассказ вы закончили до того, как нас увидит солнце, разоблачившее немало любовных шашней, — о том, верно, еще не забыли Марс и Венера[33].

— Вам в угоду, — ответствовал дон Гарсиа, — я готов признать и остальную часть своего долга пред Серафиной и связать нить своей истории с нитью ее жалоб, столь же справедливых, сколь я несчастен. Итак, остановился я на том, что мы с приятелем спустились на заполненную гуляющими Бегу. Прекрасных дам было там великое множество, и мой друг, чье сердце было свободно, засматривался то на одну, то на другую, а мне при виде этих красавиц еще сильней захотелось взглянуть на ту, что, по моему убеждению, была всех краше. Желание мое исполнилось, да только мне же на горе. Как говорила донья Серафина, они с Ирене спустились на Бегу; я подошел к ним, угадав сердцем — ему ведь присущ дар ясновидения, — которая из двух моя возлюбленная. Нравы Толедо дозволяют завязывать в таких местах благопристойные, не слишком долгие беседы, и я, по праву соседа и галантного поклонника, заговорил с Ирене, предоставив другу развлекаться угадыванием имен красавиц с прикрытыми лицами. Моя душа вся ушла в глаза, вернее, глаза — в душу; правда, Ирене, как и Серафина, боязливо прикрывала лицо, но ветер, словно подкупленный мною привратник, то и дело услужливо приподымал, будто занавес, ревнивую вуаль, скрывавшую ослепительное сокровище.

Мы немного поболтали, стоя посреди обширной площади, на которую выходят величественные Висагрские ворота. Быть может, Ирене хотела доставить подруге удовольствие, а может, и вызвать ревность — какая женщина, будь даже сердце ее занято другим, устоит перед искушением унизить соперницу! Но я-то из них двоих узнал лишь ту, что нисколько обо мне не печалилась, а не ту, что по мне вздыхала и чье лицо было плотно прикрыто. На туманные речи Ирене, что ей-де не пристало отвечать мне взаимностью, иначе она нарушила бы долг подруги, я возражал, как умел. Говорила она, не называя имен, а мне и в ум не приходило, что рядом стоит донья Серафина и что она избрала для своего тайного дела такого адвоката. Если мои ответы и противоречили ее целям, Зато они выражали, мои чувства, причем с той свободой, какую позволяют двусмысленные обороты, — понимай, как хочешь. Итак, я тщился связать в единый узел желания свои и желания Ирене, не подозревая, что есть человек, который вправе спросить с нее отчет, как вдруг Ирене, прервав мои пылкие речи, сказала:

— Прошу прощенья, сеньор дон Гарсиа, я должна идти, меня ждут подруги.

Она схватила за руку донью Серафину (та хоть промолчала все время, но, конечно, поняла, что мои чувства, на которые она имела столько прав, отданы другой), и обе они пошли прочь, а я — на некотором расстоянии за ними, до монастыря святого Варфоломея де ла Вега, а дальше уж следил глазами, пока они не скрылись в садах дона Антонио де Варгаса. Мудреную загадку задали моей ревности; я никак не мог понять, почему они вдруг убежали, но благосклонные речи Ирене не давали, казалось, повода для недоверия или подозрений в коварстве.

А дело было вот в чем — я узнал это недавно от служанки моей дамы. Беседуя со мной, Ирене вдруг заметила, что из Висагрских ворот выходит дон Алехо; он неожиданно прибыл из Севильи и, не застав Ирене дома, отправился на Вегу, как был, в дорожном платье, с алмазным перстнем на груди, залогом его верности. Ирене испугалась, что, увидев ее рядом со мной, жених рассердится и вместо радостной встречи у них будет горестная размолвка. Такова истинная любовь!