Толкование на подвижнические слова Аввы Исаии

греха, вожделение греха и услаждение им, любовь и стремление к нему. Прощение, которое ты получил на исповеди, пусть тебя не только не успокаивает, но еще больше обязывает к попечению о себе, потому что может оказаться, что ты, получив великую благодать, оттолкнешь ее и не почувствуешь страха, который тебе подобало бы иметь перед Богом, не ощутишь того, насколько тяжко ты перед Ним согрешил.

Если ничто из того, в чем ты согрешил, не движется в сердце твоем. Ты исповедался в том, что разгневался. Не движется ли опять в твоем сердце гнев? Ты исповедался в том, что украл или что имел постыдный помысел. Не движется ли вновь в твоем сердце то, в чем ты исповедался?

Или если другой говорит тебе об этих грехах, а ты уже не знаешь, каковы они были. Ты должен дойти до такого забвения, утраты памяти и бесстрастия, чтобы, когда кто-нибудь напомнит тебе о твоих грехах, ты ничего не мог припомнить. Он скажет тебе: «Не ты ли это сделал?» А ты будешь в недоумении: «Я? Когда?» Так сильно желает авва Исаия, чтобы человек был чужд жала греха, а еще более чувственного восприятия греха и услаждения им; так желает он, чтобы в человеке не шевелилось ничего: ни память, ни страсть, ни услаждение грехом, ни любовь к нему. Итак, если другой говорит тебе о твоих грехах, а ты не только отвергаешь их, но и ничего о них не знаешь, тогда ты можешь сказать, что милость Божия почила на тебе.

Псалмопевец говорит: «Ты — Господь мой, блага мои Тебе не нужны». Истинный, настоящий Бог, говорит он, это Ты, а не боги-идолы, потому что Ты не нуждаешься в моих благах, оттого я и принял Тебя как своего Бога. Еврейский текст, всецело отражающий Божественный дух Израиля, говорит, что человек сам по себе не может сделать ничего, то есть человеческая добродетельность не достигает до Бога. Как ни стремился бы я быть более и более добродетельным, как ни усиливал бы свое стремление, боль, любовь — вообще какое бы добро и совершенство во мне ни существовало, все это не достигает до Господа, так чтобы я мог сказать: «Господи, Ты мне должен». Что бы я ни делал, все это ничто.

Представь, что ты держишь в руках какую-нибудь вещь, подбрасываешь ее и хочешь, чтобы она долетела до неба. Глядя на тебя, люди будут смеяться, потому что эта вещь не долетит даже до крыши монастыря, не то что до неба! Но ты по своей наивности думаешь, будто совершаешь нечто великое. Как правило, таковы мы, люди. Мы не понимаем, что не можем сделать совершенно ничего. Вся наша добродетель и вся наша праведность не поднимается выше нашей головы, иными словами, мы не что иное, как немощные существа, порабощенные грехом, который выбрали сами, и поэтому всегда «делаем то, чего не хотим».

Значит, более глубокая мысль псалмопевца такова: «Боже мой, до Тебя не достигает моя добродетельность, но достигает до Тебя мой грех. Но Ты истинный Бог, поэтому я и дерзаю отличать Тебя от богов ложных и жить в полной уверенности и надежде, что буду услышан, потому что "у Тебя милость"». Итак, если мы верим, что Бог — это наш Бог, то чувствуем, что не Он нам должен за то, что мы совершили, но мы должны Ему. Это у нас долги перед Ним, и мы просим, чтобы Он их нам отпустил. Человек, который не стоит пред Господом с чувством своей греховности и немощи, никогда не сможет осязать Его святость.

Переводчики Септуагинты в своем переводе немного изменили смысл еврейского текста, приблизив его к образу мыслей эллина, который при чтении стал бы философски размышлять: «То, что моя добродетельность не достигает до Господа, означает, что Он не имеет во мне никакой нужды и не ждет от меня ничего другого, кроме того чтобы я предстал пред Ним с осознанием, что ничего не могу Ему принести».

«Блага мои тебе не нужны». Смешно думать, что, принося Богу свои блага, я что-то для Него делаю. Господь тогда так же улыбается, как улыбаемся мы при виде малыша, который думает, что он нечто совершил или способен совершить. Господь не ждет от нас ничего, кроме того чтобы мы отбросили от себя свой меч, грех. Он хочет, чтобы мы оставили грех и перестали быть Его противниками.

Если же кто-то попросит тебя, поучи его.

Теперь авва продолжает тему учительства. «Ладно, — скажет кто-нибудь, — я не буду учить ближнего. Но когда он сам приходит и ввергает меня в искушение, причем искушение сильнейшее, — просит меня поучить его, сказать ему о том, что он должен делать для своего спасения, могу ли я остаться безразличным? Не будет ли это отсутствием любви?» Страшное искушение.