Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

В начале 1932‐го Зинаида, вместе с другими членами семьи Троцкого, была лишена права возвращения в СССР специальным Указом ВЦИК. 26 февраля она сообщала: «Родная Наталия Ивановна, вчерашняя „Правда“ принесла страшный удар: не впускают в СССР!». В это время, как можно понять из письма, она выписалась из санатория, жила в пансионе и «изредка» бывала у врача. Она обратилась с письмом во ВЦИК с просьбой пересмотреть решение и разрешить ей возвращение в СССР. Как следует из письма от 10 марта 1932 года, «к моему обращению во ВЦИК была приложена очень энергичная справка врача насчет риска моего пребывания здесь. Может быть, все-таки это сыграет известную роль?». Итак, доктор Май написал энергичный документ, в котором свидетельствовал о вреде пребывания за границей для психического здоровья его пациентки, зная при этом, что пациентка эта уже лишена права вернуться на родину. Поразительно, что отец тоже поддерживал ее желание вернуться. «Зина, на мой взгляд, должна немедленно опротестовать решение в деловой и спокойной форме», – писал он сыну в марте 1932 года об Указе ВЦИК. Если Зина действительно хотела уехать в Россию, это было вариантом отложенного самоубийства: «Если все же удастся вернуться и разделить судьбу оставшихся на родине – это будет для меня настоящим выходом. Для себя хочу только этого», – писала она Седовой 21 марта, собираясь идти на прием к полпреду СССР «с заявлением и справкой от врача». Однако подруга Льва Седова, с которой Зина была, возможно, откровеннее, вспоминала, что Зина совсем не хотела ехать в СССР. Более того, «она ничего так не боялась, как быть насильственно возвращенной в Россию». По ее словам, возвращения дочери в СССР хотел Троцкий, «потому что Зина начала себя вести не совсем разумно с разных точек зрения»[640].

Поклонявшийся рациональности, Троцкий часто делал не вполне разумные вещи. Он должен был понимать, чем чревато Зинино возвращение в СССР. Действительно, если бы она была жива и доступна несколько лет спустя, прокуроры и публика Московских процессов получили бы немало удовольствия от ее признаний. Троцкого и так обвиняли во всех грехах. По словам Николая Крыленко, Троцкий – «чудовищное соединение в одном лице всей суммы преступлений, какие только знают уголовные законы», «изверг человеческого рода» и «самовлюбленный Нарцисс»[641]. Крыленко перебирал эти поэтические образы с тем большим энтузиазмом, что его сестра в это время была замужем за американцем Максом Истменом, деловым партнером и сподвижником Троцкого. Все же сказанное было немного голословно; показания дочери, доведенной до безумия совратившим ее отцом, могли бы отменно украсить риторику Крыленко. Московские процессы не были чужды такого рода клубнички. Ежова среди прочего обвиняли в гомосексуализме, а кремлевского врача Плетнева в том, что кусал пациентку.

В свете того, что мы знаем, сложнее всего объяснить именно отрицательный факт: почему столь ценную и столь доступную свидетельницу не вернули в СССР. Конечно, у спецслужб всегда проблемы с координацией работы; а может быть, они просто опоздали. Ближе к делу, в ноябре 1936 года переписку Троцкого пытались похитить из парижского архива. Операцией руководил знакомый нам Марк Зборовский. Было унесено 15 пакетов с вырезками из старых газет, но главная часть архива с личной перепиской еще находилась в пути, о чем террористы не знали[642]. Если бы прокурорам досталась Зина или ее письма, их речи на московских процессах были бы еще увлекательнее. Самая радикальная из гипотез состоит в том, что Зина потому и оборвала свою жизнь, что почувствовала, как собираются ее использовать.

9 апреля 1932 года полпредство в Берлине лишило Зину советского паспорта. «Врач, лечивший меня (и к которому я недавно заходила за новой справкой для Москвы), говорил А. И. Пфемферт, что он напишет письмо Н. Н. Крестинскому». Врач настойчиво поощрял стремление Зины вернуться в СССР. Как писал позже Троцкий в открытом письме Сталину, «врачи-психиатры заявили единодушно, что только скорейшее возвращение ее в обычные условия, к семье, к труду может спасти ее. Но именно эту возможность отнимал ваш декрет»[643]. Создание подобной ситуации неразрешимого противоречия – эффективный способ довести пациента до предела отчаяния.

Близость доктора Мая к советскому представительству в Берлине не оставляет сомнений в том, что НКВД получало сведения о дочери Троцкого. Как мы видели, даже Зина стала подозревать своих врачей в том, что они сотрудничают с Москвой. Но отец к сомнениям дочери оставался безразличен: все списывалось на психоз. Окруженный агентами и убийцами, Троцкий принимал разнообразные меры предосторожности, которые до последней секунды казались вполне эффективными.

Четвертого февраля 1932 года Зина сообщала Седовой: «Если не считать головы, здоровье мое в полном порядке». Она пытается поделиться с мачехой правдой о своих переживаниях, но сделать это нелегко.