Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Жить в наше время психически ненормальному слишком большая «роскошь». Пора кончать. Мертвый не должен хватать живого. Севушка-то то и дело спрашивает: Почему у тебя такой голос? Тебе кого-нибудь жалко? Почему у тебя такое лицо? И пр…. Почему ты ничего не говоришь? Почему ты мне не отвечаешь?

Бумаги ее были раскиданы по комнате; она не подумала о том, чтобы уничтожить их перед тем, как покончить с собой. Они были забраны Львом Седовым, который хранил их в своей парижской квартире. После его гибели они были изъяты французской полицией и исчезли, возможно, навсегда. Со слов подруги Седова, читавшей их, мы знаем только, что в этих бумагах было заключено «все отчаяние» Зины и что об их содержании нельзя было говорить и через 25 лет после событий[647]. В архивной папке лежит записка, видимо предсмертная:

Севушке лучше всего сказать, что я заболела и отправлена в больницу, а приходить туда детям нельзя, потому что там есть и заразные больные. Бедный, бедный, бедный ребенок. Но и для него ничего не может быть страшней психически расстроенной матери.

Кронфельд

В 1934 году нацисты закрыли клинику Кронфельда: он был евреем. Ветеран войны с двумя Железными крестами, он держал свою практику дольше, чем другие; но его привилегиям быстро пришел конец. Кронфельд эмигрировал сначала в Швейцарию, а потом, в 1936 году, в Советский Союз. Его сопровождала жена, этническая немка. Приезд был подготовлен его берлинским ассистентом, польско-русским евреем по имени Эрик Штернберг, который переехал в Москву раньше Кронфельда, в 1933 году[648]. Как записал с его слов видный московский психиатр, «Эрих Яковлевич Штернберг сокрушался впоследствии, что способствовал приезду Кронфельда в Советский Союз»[649]. Был ли этот Штернберг тем самым доктором Маем, который советовал Зине вернуться на родину? Это остается неизвестным.

Поначалу дела шли отлично. По приезде в советскую столицу Кронфельд «получил шикарную квартиру, куда он вывез из Швейцарии свою богатейшую библиотеку, коллекцию французской эротической бронзы и роскошную мебель»[650]. Знаменитый берлинский профессор получил работу в Московском институте психиатрии имени Ганнушкина; он руководил там отделением «экспериментального лечения психозов», вводил инсулиновые шоки и критиковал московских психиатров за их слишком широкое, по его мнению, понимание «мягких форм» шизофрении. Коллеги уважали его, но вряд ли понимали причины его успеха. Кажется, он выучил русский язык, но все же должен был сильно зависеть от своего русскоязычного ассистента Штернберга. Но в 1938 году Штернберг был арестован как «немецкий шпион» и оставался в лагерях, работая врачом, до 1954 года.

Похоже, что арест младшего друга лишь активизировал контакты Кронфельда с советским руководством, которое в это время остро нуждалось в психиатрической помощи. По заказу наркомата обороны Кронфельд разработал набор психологических тестов для отбора кандидатов в авиационные училища; но амбиции берлинского профессора, обживавшего сталинскую Москву, шли куда дальше старинных психотехнических проектов. Консультируя москвичей в разных областях пси-науки, Кронфельд убедил кого-то из них, имевшего реальную власть, в подлинной уникальности своих познаний: он, Кронфельд, лично знал Гитлера, и только он мог поделиться со сталинской элитой обильными сплетнями о личной жизни нацистских коллег.