Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Но история шла дальше, чего никто от нее не ожидал. Ну или почти никто. Вспомним скромного франкфуртского библиотекаря Рихарда Зорге, изучавшего рукописи раннего Маркса, – теперь он работал журналистом в Токио. Это Зорге предупредил Сталина о готовившемся нападении Германии на СССР, и его, конечно, не слушали. С началом военных действий власти сразу вспомнили о брошюре Кронфельда и перепечатывали ее несколько раз огромными тиражами. Жалко, что мы опять не знаем, как читали и перечитывали эту брошюру в тиши кабинетов, в грохоте сражений, в грязи лагерей. Мы даже не знаем, как отредактировали брошюру Кронфельда, когда готовили ее к печати в 1941 году. К оригиналу, напечатанному для внутреннего употребления в 1939 году, доступа нет. Судя по содержанию того текста, который был опубликован в 1941 году, он был написан до английского полета Рудольфа Гесса (май 1941-го), но в нем есть по крайней мере одна вставка, которая была написана после начала войны, в сентябре 1939 года. Все же почти весь текст наверняка был составлен и отредактирован до визита Риббентропа и до начала Второй мировой войны.

16 октября 1941 года Кронфельд и его жена покончили жизнь самоубийством в своей московской квартире. Немецкие войска приближались к Москве, и Институт Ганнушкина эвакуировали вместе со множеством других учреждений. Кронфельд опять был на вершине успеха – теперь он по радио рассказывал советскому народу о пороках Гитлера и его клики. И все же Кронфельд не нашел свое имя в институтских списках на эвакуацию. Придя домой, он убил жену и себя, приняв большую дозу снотворного.

Кронфельду было всего пятьдесят пять лет, он был героем Первой мировой войны, военным и судебным экспертом с огромным опытом. Москва не была захвачена немцами, и миллионы москвичей, среди них множество евреев, пережили войну. В этом контексте трудно поверить в двойное самоубийство Кронфельдов. К тому же мы знаем одну удивительную деталь: эмигрантов, живших и погибших в служебной квартире, обнаружил и пытался спасти их сосед, но было слишком поздно. Соседом был молодой врач, работавший в том же психиатрическом институте; его звали Андрей Снежневский[651].

После Второй мировой войны профессор Снежневский стал лидером советской психиатрии и лично принимал участие во внесудебных преследованиях диссидентов, оправдывая свои действия теорией «бессимптомной» шизофрении – той самой расширительной трактовкой этой болезни, с которой когда-то полемизировал Кронфельд. В 1980 году Британский королевский колледж психиатров расследовал участие своего иностранного члена Снежневского в политических злоупотреблениях психиатрией. Его пригласили ответить на критику, но Снежневский предпочел уйти в отставку. В поздний советский период он имел абсолютную власть над советской и особенно московской психиатрией, превратив ее в подобие силового министерства. Вся скандальная история советской «карательной психиатрии» связана с его именем.

Так погиб человек, который был вовлечен в два самых важных конфликта, какие случились на длинном и кровавом пути Сталина, – с Троцким и с Гитлером. Было ли это убийством? На самом деле, понять мотив этого убийства, если то было убийство, легче, чем понять мотив самоубийства. Для тех, кто читал брошюру Кронфельда, было бы неприятно оставить автора врагу. Теперь он и о них знал так же много, как и о приспешниках Гитлера, и при случае мог рассказать это на родном немецком. Но может быть, именно по этой причине Кронфельд постарался избегнуть новой встречи с бывшими соотечественниками. Как он писал о Гитлере, «лживость и страсть к самовозвеличению – истерические черты фюрера». Но случившееся могло быть и цепью редких совпадений; они случаются и с выдающимися людьми, в чьих судьбах историки и потомки любят находить смысл.

Так много документов уничтожено, так много людей убито, так много из того, что выжило, сохранилось по чистой случайности, что единственной возможной позицией в таких вопросах остается ожидание. Может быть, архивы донесут до нас правду; а пока что все, что мы знаем, – это то, что самоубийства Зинаиды Волковой и Артура Кронфельда едва отличимы от убийств. Но могло быть и так, что это были акты самопожертвования, помешавшие друзьям или врагам – а друзья быстро становились врагами – злоупотребить фикциями в целях, которые были бы противоположны авторским. И Волкова, и Кронфельд могли покончить с собой для того, чтобы их уникальные знания и фантазии не достались тем, кто мог завладеть их телами.