Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Напротив, беженцы из России – Айн Рэнд и, совсем иначе, Исайя Берлин, сосредоточили свой жизненный сценарий на концептуальной охране частной сферы, личной собственности, негативной свободы[685]. Они были знакомы с народным утопизмом, но помнили и силу массового протеста, выплеснувшегося в годы Гражданской войны. Российской проблемой было радикальное ущемление негативной свободы, а вместе с ней и всякого творчества и роста. В интеллектуальной борьбе против тирании русские беженцы могли надеяться на здравый смысл простого человека и аристотелевские рецепты свободы: иными словами, ценности либеральной демократии.

В своем обличении капитализма как «общества работы», а не общества действия, Арендт была согласна с философами Франкфуртской школы, самыми успешными из американских критиков капитализма. Ее лидеры, такие как Герберт Маркузе или Теодор Адорно, по своим политическим убеждениям были несколько левее Арендт и бесконечно левее Рэнд. Немецкие евреи, после эмиграции преуспевавшие в американской академии, все они в своем веймарском прошлом были социалистами, а некоторые – и советскими fellow-travelers. Власть чужда всем, но в разной степени; переводя свою культурную чуждость на политический язык, иммигранты лучше других сумели выразить это общее чувство. Но за приезжими всегда стоит двойной опыт, в большой его части недоступный для местных, которые воспринимают его, с удивлением, подозрением или восхищением, как тайное знание. К трагедии нацизма, к гибели друзей и всей родной культуры прибавлялась горечь эмигрантской жизни с ее языковыми проблемами, трудностями контактов, частыми переездами. Они представили свой опыт эмиграции как типическую трагедию современного мира с его отчуждением, изоляцией, атомарностью, кризисом идентичности. Мало кто из этих философов полюбил Соединенные Штаты; почти все сделали свои новые карьеры на обличении местной жизни. Эмигрантский опыт в который раз оказался важен для Америки: свежий взгляд европейца помогал осознать проблемы, которыми маялись местные интеллектуалы. Бунтовщики 1968 года и популярная культура хиппи так часто повторяли формулы Адорно, Маркузе или еще более левого Райха, что само авторство этих идей почти утерялось.

Диссидентство технократа

Отличительной и, мне кажется, редкой для ХХ века особенностью Арендт был ее антиэкономизм. Когда-то она с отвращением наблюдала экономический рост нацистской Германии. Но она видела и экономический рост современной ей Америки, и он тоже не вызывал у нее доверия: в любой момент, писала она, этот рост может из блага превратиться в проклятие. Никогда и нигде экономический рост не вел к свободе[686]. «Социальный вопрос» вызывал у нее отвращение, а из всех способов политической организации поздняя Арендт неожиданно предпочитала Советы, под которыми понимала способ региональной (в противоположность партийно-национальной и, тем более, глобальной) самоорганизации. «Vita activa» начинается с наивного восторга по поводу советского спутника 1957 года как нового образца героического, самоцельного действия. Благодаря мнимой бессмысленности этого свершения «человек более не является прикованным к Земле». Прошло несколько лет, и космос стал ареной новой гонки вооружений и источником нового роста, который не вел к свободе.

Свобода, писала Арендт, не то же самое, что освобождение. Восстание может освободить раба от господина и колонию от империи; новые технологии могут освободить людей от бедности, но свободу человек находит только в сфере публичного действия. Одинокий человек не может быть свободным; действие свободно, если оно замечено другими; для этого нужны люди, которые могли бы наблюдать за ним, судить о нем и вспоминать его[687]. Деятели Американской революции так и понимали свою героическую свободу, но уже Французская революция заместила ее социальным вопросом. Со своим ненавистным ей экономизмом, не понимали сущность свободы ни Маркс, ни русские революционеры, считала Арендт. Критикуя их за недооценку публичной жизни и политической речи, Арендт перекосила свой мир в противоположную сторону. Она недооценила значение работы, техники, прогресса. В современной ей цивилизации Арендт с неодобрением видела что-то вроде искусственной оболочки, которой человек окружает себя подобно улитке (и не может сменить, как это делают краб или змея, – но может быть, это делают революции?).