Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Юрия Живаго считают автобиографическим образом[820]; на деле автопортретен Евграф. Лицо Юрия совсем не похоже на лицо Пастернака: он курнос, с угловатыми скулами и улыбкой во все лицо. Наоборот, описания Евграфа похожи на фотографии самого Пастернака, но при этом они особым образом облагорожены: «у мальчика было смуглое лицо с узкими киргизскими глазами. Было в этом лице что-то аристократическое, та беглая искорка, та прячущаяся тонкость, которая кажется занесенной издалека и бывает у людей со сложной, смешанной кровью» (201). «Пытливые и вызывающие любопытство узкие киргизские глаза» Евграфа снова описаны в конце романа (495). Тема развивала скифские стихи Блока в духе знакомого уже нам тезиса Гордона: что было метафорой (раскосые и жадные очи) стало реальностью (пытливые киргизские глаза). Глаза Пастернака были важной темой его персонального мифа. Ахматова в посвященном Пастернаку стихотворении 1936 года писала: «Он, сам себя сравнивавший с конским глазом». По словам Цветаевой, «весь Пастернак в современности – один большой недоуменный страдальческий глаз»[821]. Даже Набоков отметил особенные глаза Пастернака: «стих у него ‹…› таращащий глаза; словно его муза страдает базедовой болезнью»[822].

Героям «Живаго» тоже свойствен особенный интерес к зрению. Юрий Живаго изучает зрение «с доскональностью будущего окулиста». Евграфу приписывается особое качество взгляда, который направлен на Юрия. В самом начале романа это качество Евграфа передано его далекому сибирскому дому: у Юрия было «чувство ‹…› будто этот дом недобрым взглядом смотрит на меня через тысячи верст и ‹…› рано или поздно меня сглазит» (83). Глаза героев, их зрение и видение участвуют в делегировании авторской власти. «Египетские глаза» писателя Фердинанда в набоковской «Весне в Фиальте» и «узкие киргизские глаза» писателя Евграфа в «Живаго» восходят к одному источнику, блоковским «Скифам» с их «раскосыми и жадными очами». В середине этих знаменательных стихов русский Сфинкс «глядит, глядит, глядит в тебя», в западного Эдипа. «Мы поглядим, как смертный бой кипит, Своими узкими глазами»[823]. Египетские и скифские, киргизские и сибирские – глаза неизменно оказываются восточными, а их взгляд обращен на запад. Этот взгляд ищет паноптической власти, но находит ее только в текстах.

Исключительной компетенцией автора является область читательского видения: границы, ракурс, степень увеличения[824]. Если Набоков мерил дар писателя остротой его зрения, то Пастернак – сын художника, мечтавший стать музыкантом и ставший поэтом, – относился к зрению с амбивалентным недоверием. Это чувство воплощено в портрете Погоревших, который компенсировал отсутствие слуха гипертрофированным зрением и столь же преувеличенным желанием власти. Сюжет «Живаго», подобно паноптикону, строится на одностороннем видении. Часто мы смотрим на мир глазами Юрия, но на самого Юрия мы смотрим глазами Евграфа. Когда братья встречаются, Юрий не узнает Евграфа, зато тот узнает Юрия; потом старший все с той же слепотой пользуется вниманием младшего и лишь однажды, как мы увидим, понимает его подлинную роль. Как Бог, автор или паноптическая власть, Евграф наблюдает Юрия и контролирует его жизнь, но для него остается невидим, экстерриториален, вненаходим.

Чистая субъектность если где и возможна, то не в нарративе. Как только субъект начинает рассказывать, он окрашивает мир в свои тона, перестает быть прозрачным, становится видим для читателя. То же, только в ином масштабе, происходит в нашем романе. Хоть Евграф загадочен для читателя, а Юрий ему известен в мелочах, – все же и Евграфу приписываются весьма содержательные атрибуты. Евграф при всех обстоятельствах богат, влиятелен и близок власти – Юрий беден и беспомощен. Евграф всегда появляется один – Юрия окружают женщины. Евграф верит, что «ни в каких случаях не надо отчаиваться. Надеяться и действовать – наша обязанность в несчастии», – Юрий живет своим отчаянием, которое нарастает адекватно ходу истории. Юрий пишет стихи – Евграф ими «зачитывается», а сам пишет прозу. Эти братья противоположны и необходимы друг другу, как субъект и объект в той философии, которую изучал в юности придумавший их писатель.

Подлинная жизнь сводного брата