Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Продолжим дело комментирования. Из того исторического материала, который с юности был знаком Набокову, Кинбот похож на Феликса Юсупова. Член царской семьи, которого в эмиграции прочили в наследники престола, Юсупов был открытым гомосексуалом, как Кинбот, и тоже жил с супругой, племянницей последнего русского царя. Он был известен более всего как убийца Распутина: слава, которую сам он, за неимением другой, любовно пестовал. У Набокова были особые причины интересоваться убийством Распутина. Кадеты причисляли Распутина к главным своим врагам, так что его ликвидация рассматривалась как большое и, вероятно, желанное событие. В семье Набоковых существовала легенда о причастности одного из ее членов к убийству Распутина: кузен писателя Николай Набоков, впоследствии композитор, якобы видел труп Распутина у себя дома, в кабинете отчима[842]. В «Подвиге» этот отчим, Николай фон Пейкер, запечатлен как отчим самого Мартына, а имя Распутина упоминается по важному поводу: тот ухаживал за прелестной Аллой, поэтессой-декаденткой. «По ней томился один из великих князей; в продолжение месяца докучал ей телефонными звонками Распутин» (118). Потом Алла ненадолго достается юному Мартыну, и с этого начинается его ностальгическая история. Добавлю еще одну ассоциацию, достойную самого Кинбота. Убийство Куильти в «Лолите» – Гумберт всаживает в соперника пулю за пулей, до последней секунды боясь его магического влияния, – похожа на сцену убийства Распутина, как она запечатлена в воспоминаниях Юсупова.

Поприще

В зыбком свете «Бледного огня» мерцают, допуская двойные чтения, все сюжетные линии. Набоковеды спорят о том, придумал ли Шейд Кинбота или, наоборот, Кинбот придумал Шейда: Набоков, который наверняка придумал обоих, снабдил нас достаточным количеством симметричных аргументов[843]. И кем, соответственно, был Кинбот – королем, или самозванцем, или фикцией? В позднем предисловии к «Под знаком незаконнорожденных» Набоков с удовольствием называл самозванцем самого себя.

Самозванцы в России появлялись вплоть до середины XIX века, а потом перешли в литературу. В «Годунове» самозванческая идея обсуждается с демократическим цинизмом: Марине и народу все равно, царевич Дмитрий или самозванец, лишь бы он вел себя как мужчина. «Записки сумасшедшего» возвращались к феодальной идее царского тела: неважно, как ведет себя царь, лишь бы он был на самом деле царь, о чем свидетельствуют несомненные телесные признаки. Гоголевский герой обсуждает своего врага, камер-юнкера с черными бакенбардами, которого предпочла ему прелестная Софи (не Пушкин ли этот счастливый соперник?):

Что ж из того, что он камер-юнкер ‹…›. Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу. Ведь у него же нос не из золота сделан, а так же, как и у меня, как и у всякого. ‹…› Я несколько раз уже хотел добраться, отчего происходят все эти разности[844].

Социальная власть воплощается в теле, например в носе; в случае своего присутствия царские знаки бесспорно убеждают в том, что данный индивид и есть царь. Поприщин все беспокоится за нос и за луну:

Завтра в 7 часов совершится странное явление: земля сядет на луну. ‹…› Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, ‹…› самая луна такой нежный шар, что люди никак не могут жить, и там теперь живут только одни носы. И потому-то самому мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся в луне[845].

У темы носов и темы луны найдутся наследники. «Бледный огонь» обязан луне уже своим названием. Оно, как говорит комментатор, взято из «Тимона Афинского» Шекспира:

The moon’s an arrant thief,
And her pale fire she snatches from the sun.

«Бледный огонь» и есть «лунный свет». Это с определенностью утверждает сам набоковский поэт:

But this

transparent thingum does requireSome moondrop title. Help me, Will! Pale Fire[846].