Толстой и Достоевский. Противостояние

«Если б с тобой, Евримах,
состязаться пришлось мне в работе
В дни весенней поры,
когда они длинны бывают,
На сенокосе, и нам
по косе б, изогнутой красиво,
Дали обоим, чтоб мы
за работу взялись и, не евши,
С ранней зари дотемна траву луговую косили;
Если бы также пахать на волах
нам с тобою пришлося, —
Огненно-рыжих, больших,
на траве откормившихся сочной,
Равных годами и силой, —
и силой немалою; если б
Четырехгийный участок
нам дали с податливой почвой,
Ты бы увидел, плохую ль
гоню борозду я на пашне»[58]

.

Эти слова произносятся в контексте печали и подлого разграбления, Одиссей пробуждает в памяти то, что было, прежде чем двадцать три года назад он отправился в Трою. Но острыми эти воспоминания видятся нам еще и потому, что мы знаем: никогда больше женихам Пенелопы не суждено косить на вечерней заре.

Положите рядом эти два пассажа, сравните их тон и создаваемый ими образ мира. Третьего, подобного им, не сыщется. Такие сопоставления и делают убедительной идею, что «Войну и мир» и «Анну Каренину» по некоторым ключевым признакам можно соотнести с произведениями Гомера.

Возникает соблазн поразмышлять, не является ли мотив странствия на пути к материальному или духовному воскресению и противопоставление двух миров, столь ярко выраженный у Толстого, типичным для эпической поэзии как таковой? Этот вопрос ставит ряд интереснейших и сложнейших проблем. Странствия — в буквальном или аллегорическом смысле — присутствуют и в «Одиссее», и в «Энеиде», и в «Божественной комедии». Во многих важных эпопеях — особенно в «Потерянном рае» и «Возвращенном рае» — мы обнаруживаем тему благословенного царства, пасторальных картин или сверкающей золотом Атлантиды. Такое разнообразие примеров затрудняет обобщения. Но в этой идее путешествия и разделенного мира есть нечто, объясняющее, почему — стоит начать размышлять о концепции «эпического романа» — на ум, скорее всего, сразу придут «Дон Кихот», «Путь паломника» и «Моби Дик».

VI

Толстовская проза поднимает давний вопрос — проблему множественности сюжета или разделенного центра. И здесь вновь техника направляет наше внимание на метафизические или, по меньшей мере, философские аспекты. Вопреки мнению многих критиков и недовольных читателей Толстого, двойные и тройные сюжеты толстовского романа — важнейшие составляющие его искусства, а не симптомы стилистического разброда или неаккуратности. Страхов в своем письме Толстому от 8 сентября 1877 года презрительно упоминает одного критика, который «изумляется, что вы размазываете… о каком-то Левине, тогда как следует говорить об одной лишь… Анне Карениной». Критик, может, и наивен в своем прочтении, но причины, по которым Толстой применяет этот метод, не столь очевидны, как полагал, видимо, Страхов.

Толстой с самого начала собирался распределить нарративный вес в романе между двумя основными сюжетами, и даже его поиски заголовка намекают на дуальность. Сперва он планировал назвать роман «Два брака», потом — «Две четы», и в этом отразились как ранние планы Толстого, где Анна получает развод и выходит замуж за Вронского, так и фундаментальная цель — исследовать природу брака с двух противоположных точек зрения. Поначалу Толстой точно не знал, как лучше сплести второй сюжет с историей Анны. Левин (которого сначала звали Ордынцев, а потом — Ленин) был задуман как друг Вронского. Лишь постепенно, по мере проработки материала — проработки, чьи удивительные детали можно подробно проследить по черновикам, — Толстой нашел ситуации и сюжетные линии, которые сегодня воспринимаются органично, и в ином виде их не представить. При этом в самый разгар написания книги Толстой обратился к проблеме народного образования. В течение некоторого времени работа над романом вызывала у него отторжение.

Как указывает Эмпсон[59] наряду с другими критиками, двойной сюжет — это комплексный прием, способный решить несколько задач. С его помощью можно обобщить частную идею и усилить ее, создавая ощущение повторяемости или универсальности какого-либо наблюдения, которое иначе могло ускользнуть от зрителя или читателя, если тот решит, будто то или иное наблюдение относится лишь к отдельному частному случаю. Это происходит в «Короле Лире». Двойная сюжетная линия передает повсеместный характер ужаса, разврата и измены. Она не дает разуму протестовать против универсальности судьбы Лира. В пьесе есть указания на то, что Шекспир при работе с двойной структурой чувствовал себя неуютно, но некие внутренние побуждения заставили его выразить свое трагическое видение дважды и тем самым удвоить силу высказывания.