Толсты́е: безвестные и знаменитые

Судя по его произведениям, Толстой неплохо разбирался в психологии, так что свой жизненный опыт и аналитический ум мог бы с успехом применить для воспитания детей, желательно с ранних лет, когда в их головах только формируются понятия добра и зла. Но вот что Лев Толстой писал в 1975 году Афанасию Фету:

«Я два месяца не пачкал рук чернилами и сердца мыслями, теперь же берусь за скучную, пошлую "Каренину" одним желанием поскорее опростать себе место – досуг для других занятий, но только не педагогических, которые люблю, но хочу бросить. Они слишком много берут времени».

Видимо, уже тогда Толстого увлекали мысли, которые он позже изложил в своей знаменитой «Исповеди». Та самая идея превосходства, которую он проповедовал среди детей, в итоге оказалась лишь иллюзией. Разочаровавшись в нравственных идеалах людей своего сословия, Толстой стал искать истину в простом народе. Но вот беда, нужно писать романы и рассказы, чтобы обеспечить материальное благополучие семье, и в то же время заниматься поиском новых идей, которые осчастливят человечество. А в результате дети остались без должной опеки со стороны отца.

Самое печальное в том, что Толстой всё понимал, но ничего не мог с собой поделать. Саморазоблачение произошло в «семейной газете» – в Ясной Поляне был почтовый ящик для анонимных авторов. И вот однажды там появился интригующий материал с весьма многозначительным названием – «Скорбный лист душевнобольных яснополянского госпиталя». Под № 1 в ней значился следующий текст:

«Сангвинического свойства. Принадлежит к отделению мирных. Больной одержим манией, называемой немецкими психиатрами "Weltverbesserungswahn" (мания исправления мира). Пункт помешательства в том, что больной считает возможным изменить жизнь других людей словом. Признаки общие: недовольство всеми существующими порядками, осуждение всех, кроме себя, и раздражительная многоречивость, без обращения внимания на слушателей, частые переходы от злости и раздражительности к ненатуральной слезливой чувствительности. Признаки частные: занятие несвойственными и ненужными работами, чищенье и шитьё сапог, кошение травы и т. п. Лечение: полное равнодушие всех окружающих к его речам, занятия такого рода, которые бы поглощали силы больного».

Авторство Толстого для всех домочадцев было очевидно, однако признание тщетности собственных усилий, даже сделанное в шутку, несёт в себе следы сомнений, которые мучили писателя – перспектива писать только ради денег его уже не увлекала, а дети, судя по всему, не реагировали на его проповеди. Не мудрено, что возникло ощущение бессмысленности и безнадёжности существования, однако всерьёз признаться в этом не хватает сил, и потому глава семейства, по сути, просит, чтобы его оставили в покое.

Толстой ищет смысл жизни для себя. Это не так уж сложно – самого себя нетрудно обмануть, если очень хочется. Он хочет спокойствия в семье, а для этого нужны якобы только любовь и доброта. Непротивление злу – это всего лишь следствие. Толстой проповедует эту идею, даже не опробовав её – в семье разлад несмотря на нравоучительные письма, которые Толстой регулярно пишет детям. То есть его «учение» потерпело полный крах в семье, а он навязывает его всем людям – эй, люди, попробуйте жить так, как я советую, может быть, вам хотя бы повезёт! Обманывая себя, он в итоге попытался обмануть других.

У Ильи на этот счёт иное мнение:

«Подхожу теперь к периоду нравственного перелома в жизни отца и с ним и перелома всей нашей семейной жизни. Скажу сначала, как я себе этот перелом объясняю. Отцу под пятьдесят лет. Пятнадцать лет безоблачного семейного счастья пролетели как одно мгновение. Многие увлечения уже пережиты. Слава уже есть, материальное благосостояние обеспечено, острота переживаний притупилась, и он с ужасом сознаёт, что постепенно, но верно подкрадывается конец. Два брата его, Дмитрий и Николай, умерли молодыми от чахотки. Он сам часто болел на Кавказе, и призрак смерти его пугает. Он регулярно ездит в Москву к знаменитому профессору Захарьину и, по его совету, едет в самарские степи на кумыс».

Для деятельного человека возраст около пятидесяти лет – это некий рубеж, который трудно преодолеть без существенных потерь. Это время сомнений и тягостного ожидания скорых перемен. Позади остались поиски своего пути, немалые творческие достижения, да и дети подросли – самое время переходить в иное качество. Тут требуется серьёзный карьерный успех, скажем, назначение на высокую должность, но если этого нет, можно найти и другое решение проблемы – уйти от надоевшей суеты к другой женщине в надежде, что уж там-то всё будет по-другому.

Однако Илья по-прежнему настаивает на том, что во всём виновато ожидание старости – и это в пятьдесят-то лет: