Толсты́е: безвестные и знаменитые

Позиция Софьи Андреевны вполне логична – на первом месте для неё забота о семье. Иное дело Лев Толстой. Как случилось, что человек «с громадной нравственной силой и умом» только после пятидесяти пяти лет вдруг обнаружил, что в мире существует несправедливость, что одни люди купаются в роскоши, а другие умирают с голоду? Почему так поздно понял, что церковь существует только для того, чтобы проповедовать смирение, удерживая народ от противодействия властям? И какое же решение он нашёл – раздать всё своё имущество бедным? Но это признак интеллектуального бессилия, поскольку здесь присутствует одна единственная мысль – каким-то образом поддержать своё мнимое величие, снова обрести веру в собственную гениальность. Если этого нет, тогда и жить не стоит – в этом причина его долгих и мучительных размышлений о смерти и бессмертии.

«Велико одиночество писателя, когда он отходит от жизни и мыслью витает в мире образов и впечатлений, но насколько же суровей одиночество мыслителя! Его мир не может быть воплощен в виде образов, ибо мысль и плоть нередко враждебны друг другу. Мыслителю нет возврата к жизни, ибо, чем глубже он мыслит, тем далее он от жизни уходит, и горе мыслителю, связанному тленными узами земли!»

Такое впечатление, что Илья Львович эту сентенцию откуда-то списал. Здесь верно лишь то, что Лев Николаевич ушёл от жизни в мир своих иллюзий, только там найдя спасение. Причина возникновения иллюзорных представлений – в одиночестве, поскольку истина рождается в споре, а не в уединении. Впрочем, спор может быть и заочным, но тогда увеличивается вероятность появления ошибочных умозаключений.

Вот что Лев Николаевич написал в «Исповеди»:

«Если я хочу жить и понимать смысл жизни, то искать этого смысла жизни мне надо не у тех, которые потеряли смысл жизни и хотят убить себя, а у тех миллиардов отживших и живых людей, которые делают жизнь и на себе несут свою и нашу жизнь».

С поисками смысла жизни Лев Николаевич припозднился лет на тридцать-сорок. В юности он слишком много сил и времени посвятил самосовершенствованию, не очень-то задумываясь, для чего он это делает. На самом деле, цель была проста – достижение жизненного успеха в том понимании, которое привычно для людей его круга, аристократов и помещиков. Когда же цель была достигнута, оказалось, что нет и не может быть полного самоудовлетворения.

Илья тоже признаёт, что озарение пришло к отцу слишком поздно:

«Как странно кажется теперь, что ему нужно было много лет, чтобы понять простые слова "не противься злу"».

Это тот самый случай, когда следует сказать, перефразируя слова римского историка Тита Ливия: лучше бы никогда, чем поздно. Искоренить зло с помощью одних увещеваний ещё никому не удавалось, в чём Толстой имел возможность убедиться на примере всё того же Андрея. Да и самому Толстому наставления тётушек не помогли – если бы по совету брата не отправился в действующую армию на Кавказ, кто знает, к чему бы привело увлечение карточной игрой и пьянство.

Однако Илья продолжает оправдывать Льва Николаевича:

«Для отца положение получилось безвыходное. Некоторые, в том числе и мой старший брат Сергей, думают, что отец сделал ошибку, не покинув семьи тогда же, то есть в самом начале 1880-х годов. Я знаю, что вопрос об уходе стоял перед отцом в течение всех последних тридцати пяти лет его жизни, и я знаю, что он передумал его со всех сторон глубоко и добросовестно. И поэтому я считаю, что его решение было решение правильное и в то же время единственно возможное».

На самом деле, если бы Толстой понял, что его сверхзадача, как писателя, в том, чтобы способствовать нравственному совершенствованию людей, тогда всё могло сложиться по-другому. Конечно, писатель должен быть не только психологом, но и в какой-то степени философом. Однако деревенский проповедник не в состоянии изменить весь мир. Толстой искал решение в религии, не понимая, что найдёт только новый способ обманывать и утешать людей.

Не смог он должным образом распорядиться и правами на издание своих произведений. Вот отрывок из первого варианта завещания, записанный Толстым в дневнике 27 марта 1896 года, где он высказывает пожелание, чтобы наследники передали право на издания его произведений «обществу»:

«Но только прошу об этом, и никак не завещаю. Сделаете это – хорошо. Хорошо будет это и для вас, не сделаете – это ваше дело. Значит, вы не могли этого сделать. То, что мои сочинения продавались эти последние десять лет, было самым тяжёлым для меня делом в жизни».

Видимо, Толстой не хотел, чтобы его чувства и мысли были средством обогащения семьи. Он не справился с задачей воспитания детей и опасался, что доходы от издания его произведений станут и в дальнейшем поощрять их только к праздной жизни.