Толсты́е: безвестные и знаменитые

Оба произведения были опубликованы в 1868 году, но Толстой начал писать пьесу в 1964 году, а Достоевский первые наброски сделал лишь осенью 1867 года. В принципе, совпадение характеров ни о чём не говорит, поскольку толчок к созданию образа главного героя могли дать какие-то события, известные обоим авторам, либо прочитанная ими книга, которая могла навести на одну и ту же мысль. Вместе с тем, нельзя исключить и такую возможность: Толстой мог изложить свой замысел кому-то, кто встречался или состоял в переписке с Достоевским. Известно, что первый вариант пьесы, написанный в 1865-66 годах, Толстой читал своим знакомым и друзьям. Причём характер царя Фёдора был к этому времени уже вполне закончен, а доработке затем подверглась лишь историческая канва и прочие детали. Так что весть об оригинальном замысле Толстого вполне могла дойти и до Женевы, где жил в то время Достоевский.

А вот что Фёдор Михайлович написал поэту Аполлону Майкову в декабре 1867 года:

«Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из неё сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю её. Идея эта – изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно. Вы, конечно, вполне с этим согласитесь. Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение моё принудило меня взять эту невыношенную мысль. <…> Из четырёх героев – два обозначены в душе у меня крепко, один ещё совершенно не обозначился, а четвёртый, то есть главный, то есть первый герой, – чрезвычайно слаб».

Уже в феврале следующего года Достоевский сообщил Майкову, что отослал вторую часть «Идиота» в журнал «Русский вестник» Михаила Каткова. В цитируемом письме обращает на себя внимание ссылка на отчаянное положение, вызванное недостатком денег. В такой ситуации можно и позаимствовать чужой образ, тем более что результат говорит сам за себя – это всемирная слава романа «Идиот», рядом с которым литературные достоинства пьесы Толстого воспринимаются как нечто весьма второстепенное и незначительное, несмотря на удачно найденный образ слабохарактерного царя Фёдора.

О характере самого Толстого приходится судить по письмам. Вот что он писал Софье Миллер в 1851 году, когда беззаботные годы юности уже остались позади и пришла пора составить своё представление о том, что происходит в окружающем мире:

«Я никогда не мог бы быть ни министром, ни директором департамента, ни губернатором. <…> Те же, которые не служат и живут у себя в деревне и занимаются участью тех, которые вверены им Богом, называются праздношатающимися или вольнодумцами. Им ставят в пример тех полезных людей, которые в Петербурге танцуют, ездят на ученье или являются каждое утро в какую-нибудь канцелярию и пишут там страшную чепуху. Что до меня касается, я не думаю, чтобы я мог быть хорошим сельским хозяином, – я сомневаюсь, чтобы я сумел поднять ценность имения, но мне кажется, что я мог бы иметь хорошее влияние нравственное на моих крестьян – быть по отношению к ним справедливым и отстранять всякие вредные возбуждения, внушая им уважение к тому же правительству, которое так дурно смотрит на людей не служащих. Но если ты хочешь, чтобы я тебе сказал, какое моё настоящее призвание, – быть писателем».

Итак, Толстой не хочет похоронить себя в какой-нибудь канцелярии и видит собственное предназначение в том, чтобы воспитывать крестьян в духе покорности самодержавному режиму. А сам он между тем будет мечтать о свидании с Софией и сочинять лирические стихи. Толстой часто пишет ей про свою лень, которая мешает заняться настоящим делом, однако возникает подозрение, что его гложет что-то изнутри – то ли болезнь, то ли грустные, безрадостные мысли:

«До 36 лет мне было некому поверять мои огорчения, некому излить мою душу. Всё то, что печалило меня, – а бывало это часто, хотя и незаметно для посторонних взглядов, – всё то, чему я хотел бы найти отклик в уме, в сердце друга, я подавлял в самом себе».