Том 1

В жаркий июньский день Алексея выписали из госпиталя. Врачи запретили ему всякое физическое напряжение и через месяц назначили гарнизонную комиссию. Но Алексею до того надоело валяться на койке и бездельничать, он до того истосковался по взводу, что как только миновал проходную училища, а затем тихий в этот час, млеющий под солнцем плац, сплошь усыпанный тополиными сережками, как только вошел из вестибюля в знакомый до запаха коридор своей батареи, то с неуемной радостью почувствовал, что все привычное наконец возвращается к нему, будто после долгого и вынужденного путешествия.

В спальне взвода было пустынно, прохладно, старые тополя затеняли окна; золотистые пятна солнца, пробиваясь сквозь листву, лежали на вымытом полу. За открытыми настежь окнами по-летнему кричали воробьи.

«Где же дневальный?» подумал Алексей и неожиданно увидел Зимина, который с сопением вылез из-за шкафа, держа швабру. Вдруг конопатый носик его стремительно поерзал, глаза бессмысленно вытаращились на Алексея, и дневальный, содрогаясь, тоненько чихнул, вскрикивая:

— Ай, пылища!.. — и затем разразился такой неудержимой канонадой чихания, что фуражка сползла ему на глаза.

— Будь здоров! — засмеялся Алексей. — Ну, привет, Витя!

Зимин был таким же, как прежде, но остренький нос у него донельзя загорел и облупился, детские брови и длинные ресницы стали соломенного цвета. Зимин выговорил наконец:

— Я сейчас эту дурацкую швабру… Простите, товарищ старший сержант! — Он спрятал швабру за тумбочку и до того покраснел, что веснушки исчезли с его лица.

— Ну какой я старший сержант сейчас? — сказал Алексей, улыбаясь. — Я из госпиталя, Витя.

— Да, да, прямо наказание, столько оказалось замаскированной пыли за шкафом… — заторопился Зимин. — Неужели вам, товарищ старший сержант… операцию делали? — спросил он с робким сочувствием. — Это правда?

— Это уже прошлое, Витя. Где взвод? Давай сядем на мою койку. Разрешаешь, как дневальный?

— Садись, Алеша, пожалуйста, садись. Сейчас экзамены, все готовятся к тактике и артиллерии, долбят, просто спасу нет. Видишь, я один здесь.

— А как Борис, как Дроздов?

— О, Борис! Тебе ребята говорили? — воскликнул Зимин. — Он теперь старшина дивизиона! Ужасно строгий! А Дроздов — он лучше всех по тактике и вообще… А ты, Алеша, как же будешь сдавать?

— Поживем — увидим. Где занимается взвод?

— В классе артиллерии. Ты уже идешь?

Алексея одолевало нетерпение увидеть взвод. Но, перед тем как направиться в учебный корпус, он решил заглянуть в каптерку — переодеться — и толкнул дверь в полутемном коридоре; косой солнечный свет хлынул ему в глаза.

— A-а! Здравия желаю! Здравия желаю! — встретил его помстаршина Куманьков. — Прошу, прошу…

В прохладной своей каптерке, свежо пахнущей вымытыми полами, помстаршина восседал за столиком неограниченным властелином в тесном окружении чемоданов, развешанных курсантских шинелей, аккуратных куч ботинок, сапог и портянок и, нацепив на кончик толстоватого носа очки, остренько взглядывал поверх них маленькими хитрыми глазами.

— Стало быть, жив-здоров? Руки, ноги на месте, как и полагается? А похудел! — Куманьков сдернул очки, почесал ими переносицу. — Молодец! — заявил он одобрительно. — Уважаю.

— Что «молодец»? — не понял Алексей.

— Молодец, стало быть, молодец! Я уж знаю, коли говорю.

— Я переодеться пришел, товарищ помстаршина, на мне еще все зимнее.

— Ничего, ничего. То-то. Я, брат, в курсе. — Куманьков захихикал понимающе. — Тоже, помню, в первую германскую в разведку полз. Река, темень. А немецкий пулемет чешет по берегу. Пули свистят. На берегу пулемет, значит. А я за «языком», стало быть… Приказ. Подползаю ближе, бомбу зажал. Ракета — пш-ш! Пес ее съешь! И щелк! В бедро. Кровища и прочее… Ползу. Застонал. Вдруг слышу: «Шпрехен, шпрехен…» Выпрыгнул тут один из окопа — и на меня прямо, стало быть. Нагнулся. Морда — что твои ворота. Харя, стало быть. Не понимает, откудова я здесь. Не кинешь же в него бомбу — себя порушишь. Что делать? Снял я с себя каску и каской, стало быть, его по морде, по морде его! Оглушил, как зайца. Схватил бомбу — и в окоп ее. Да, приказ для солдата — не кашу уписывать! Тоже знаю… Как же… Не впервой!

Помстаршина длинно вздохнул, глубокомысленно собрал морщины на лбу, но Алексей не выдержал — заулыбался.

— В чем дело? Почему улыбание без причины? — немного обиженно спросил Куманьков.

— Да вы же говорили, Тихон Сидорович, что в санитарах служили.

— Это когда я говорил? — насторожился Куманьков. — Такого разговору никогда не было. Выдумываешь, товарищ курсант, хоть ты и герой дня.

— Говорили вы как-то.

— Мало ли что говорил! Это дело, брат, тонкое! Стало быть, переодеться тебе? Так я понимаю?

Помстаршина снова надел очки, оценивающе озирая Алексея поверх стекол, спросил с неподкупными интонациями в голосе:

— Новое обмундирование, стало быть, не получал? Э! Стоп! Что это? Кровь или что? — Он недоверчиво привстал. — Ну-ка, ну, подойди. А? Что молчишь?

— Нужно сменить.