Том 1

— Какой разговор! Размер сорок восемь? Я завсегда навстречу иду, — размягченно заверил Куманьков и что-то отметил в своей тетради скрипучим пером. — М-да! Уважаю, потому — геройство. Это авторитетно заявляю. Уважаю. Обязательно. Поди-ка распишись, — приказал он и насупился. — Да поразборчивее…

Тщательно проследив за этой процедурой, он вслух прочитал фамилию, аккуратно промокнул подпись и, покряхтывая, по-видимому от собственной щедрости, направился к шкафу с обмундированием.

После недолгой примерки, в течение которой Куманьков значительно безмолвствовал, Алексей переоделся. Он был тронут неожиданной щедростью прижимистого Куманькова. Обычно тот со скаредностью хозяйственника отчитывал, вперемежку с назидательными воспоминаниями о «германской», за каждую порванную портянку. Эти рассказы Куманькова умиляли и смешили всю батарею, ибо были поразительно похожи один на другой по их героическому содержанию. В пылу воспитательного восторга он частенько употреблял не совсем деликатные слова и заключал свои рассказы стереотипным педагогическим восклицанием: «Вот так-то в германскую! А ты обмотку, стало быть, носить, как следовает по уставу, не можешь!» Однажды Полукаров, наслушавшись Куманькова, добродушно заметил: «Чтобы слыть бывалым человеком, не всегда, оказывается, надо понюхать пороху».

— Спасибо, Тихон Сидорович, — поблагодарил Алексей, одергивая гимнастерку. — В самую пору…

— Носи на здоровье. Погоди, погоди… Как же это так все-таки, а? — спросил Куманьков.—Что у тебя за рана открылась? Э-хе-хе… Это чем тебя — миной или снарядом?

— Пулеметной пулей, Тихон Сидорович.

— Понимаю, понимаю. Ну иди, иди. Не хворай. Да захаживай, ежели что…

Уже отойдя на несколько шагов от каптерки, Алексей услышал за спиной знакомый повелительно звучавший голос: «Дневальный, ко мне!» — и, в изумлении оглянувшись, увидел Брянцева, Он шел по коридору, позвякивая шпорами, в щегольской суконной гимнастерке — такие в училище носили только офицеры; узкие хромовые сапоги зеркально блестели; офицерская артиллерийская фуражка была козырьком слегка надвинута на брови. Занятый докладом подошедшего дневального из соседнего взвода, он не заметил Алексея, и тогда тот позвал:

— Борис!

— Алешка? Да неужели?.. — воскликнул Борис и, не договорив с дневальным, со всех ног бросился к нему, стиснул в крепком объятии. — Вернулся?..

— Вернулся!

— Совсем?

— Совсем.

— Слушай, думаю, ты меня извинишь, что в госпиталь не зашел. Замотался. Поверь — работы по горло!

— Ясно.

— Ты куда сейчас?

— В учебный корпус. А ты?

— Я за взводом иду: опаздывает на артиллерию. Распорядиться надо! Дела старшинские, понимаешь ли…

Лицо его было довольным, веселым, ослепительной белизны подворотничок оттенял загорелую шею, в глаза бросались его новые погоны: две белые полоски буквой Т.

— Поздравляю с назначением!

— Ерунда! — Борис засмеялся. — Давай лучше покурим ради встречи. У меня, кстати… — И он достал пачку дорогих папирос, небрежным щелчком раскрыл ее.

— Вот это да! — произнес Алексей.

— Положение, как говорят, обязывает. Хозяйственники снабжают, — шутливо пояснил Борис, закуривая у открытого окна. — Знаешь, зайдем на минуту в артпарк — и вместе в учебный корпус. Идет? Да дневальным тут надо взбучку дать — грязь. Не смотрят! У нас как раз экзамены. В жаркое время ты вернулся. А вообще — много изменений. Во-первых, после тебя помкомвзводом назначили Дроздова и сняли через месяц.

— Почему сняли?

— А! За панибратство! — Борис усмехнулся. — Тут майор Градусов и взял «за жабры». Зашел на самоподготовку, а там черт знает что! Луц спит мирным образом, Полукаров взахлеб Дюма читает, самого Дроздова нет — в курилке торчит, и полвзвода тоже в курилке. Зимин да Грачевский с двумя курсантами толпу изображают. Градусов сразу: «Список взвода!» Вызвал к себе Дроздова, приказ по батарее — снять! Чернецову влетело жесточайшим образом.

— А кто вместо Дроздова?

— Назначили Грачевского.

— Ну, Грачевского?..

Борис поморщился.

— Заземлен, как телефонный аппарат. Дальше «рав-няйсь!» и «смирно!» ничего не видит. Правда, учится ничего, зубрит по ночам.

Алексей слушал, с наслаждением чувствуя ласковое прикосновение к лицу нагретого воздуха; в распахнутые окна тек летний ветерок — он обещал знойный, долгий день. На солнечный подоконник выпорхнул из тополиной листвы воробей, ошалев от какой-то своей птичьей радости, нахальнейше чирикнул в тишину батарейного коридора и улетел, затрещал крыльями в листве. А из арт-парка отдаленно доносилась команда:

— Взво-од, напра-а-во! Вы что, на танцплощадке? Музыкой заслушались?

— Разумеешь? — спросил Борис, швырнув папиросу в окно, и взглянул искоса. — Градусова голосок.