«Дорогой, любимый брат!
Вот пишу тебе, наверно, пятое письмо — и никакого ответа. Все письма приходят со штемпелем «Полевая почта изменилась». Но я уверена, что ты не убит, нет. Последнее письмо получила из Карпат. И вот пишу, пишу…
Я по-прежнему живу у тети Нюси, учусь в девятом классе, живем мы неплохо.
Милый мой брат! Во всех письмах я не писала тебе о нашем несчастье… Я надеялась и ничего толком не знала… Думала, может, это ошибка? Ты помнишь Клавдию Ивановну Мещерякову, детского врача, мамину подругу? В ноябре сорок четвертого года мы получили от нее письмо из Ленинграда. Клавдия Ивановна писала, что мама наша, милая, хорошая наша мама, погибла. Ты ведь знаешь, что она не уехала в эвакуацию, пошла врачом в полевой госпиталь и все время работала там в блокаду. Клавдия Ивановна была у нас: квартира заперта, и никого нет, а ключи у домоуправа. Я подумала сначала, что это ошибка, сама написала Клавдии Ивановне, но она опять ответила — это правда. Ей сообщили в военкомате. Потом и мне сообщили оттуда.
Я не представляю, Алеша. Я рвусь в Ленинград, чтобы самой что-то узнать…
Милый Алеша! Я не хотела тебе писать о маме, но лучше все знать без обмана, чем лгать. Я все, все помню: наше детство, нашу маму, надевающую серьги, — помнишь, когда она ожидала отца, — наши комнаты, наше парадное с кнопочкой звонка. Я не могу себе простить, что я однажды обидела маму, когда ты уже был на фронте. Я сказала: «Не надо меня воспитывать, я сама себя воспитываю». А мама чуть не заплакала. Какая я дура была! Я только сейчас поняла, какая была наша мама, она ни на что не жаловалась, сама соседей успокаивала. Вова и Павлуша ушли на фронт после тебя, и Елена Михайловна очень беспокоилась. А когда от тебя совсем не было писем, мама запирала пустой почтовый ящик и только говорила: «Завтра будет обязательно». Алеша, не могу больше писать, а тетя Нюся говорит, что не вернешь, успокаивает, а сама на кухне плачет.
Я должна была тебе сообщить, Алеша.
Крепко целую тебя. Твоя любящая сестра Ирина.
Мой адрес: Омск, улица Ленина, 25, Анне Петровне Григорьевой, для меня.
12 мая 1945 г.».
Глава одиннадцатая
Он помнил: в тот первый день войны моросил дождь, возбужденные толпы ходили по улицам, везде у газетных киосков выстраивались длинные очереди.
В два часа дня он вместе со многими одноклассниками был уже в военкомате. Здесь тоже шумно толпились люди, в коридорах было тесно, накурено.
Вечером он простился с друзьями на Невском.
Домой он бежал по затемненным улицам, по сразу обезлюдевшим каменным набережным и видел, как зенитчики устанавливали орудия на площадях, на крышах домов и дымящиеся лучи прожекторов шагали по небу, с размаху падали на Неву. Иногда сверкал, задетый светом, шпиль Петропавловской крепости, вспыхивала вода холодно и грозно. Раздавались шаги патрулей на мостовой, у ворот стояли дежурные с карманными фонариками — за один день все изменилось.