Том 1

В это время со стороны реки донеслась команда, и синицы вспорхнули с дорожек. Потом на просеке показался дивизион, неся с собой песню. Борис вел строй, шагал сбоку; волосы его, еще мокрые после купанья, были аккуратно причесаны, глянцевито блестели; и, возбужденно и придирчиво следя за колонной, иногда пятясь спиной, иногда задерживая шаг, он упоенно перекатывал голос, командовал:

— Громче пес-ню, див-визион! Не-е слышно подголосков! Пе-ечатай шаг!

Да, он был действительно лучшим строевиком, Борис; его смуглое лицо, покрытое загаром, выражало волевую сосредоточенность, его резкие команды зажигали строй — батареи четко, весело проходили по лагерю. И Алексей, хмурясь, ждал, пока дивизион не остановился напротив столовой. Тогда он попросил дневального:

— Миша, позови Бориса.

— Это приказание старшины дивизиона? — поинтересовался Луц. — Или еще нет?

— Почти, — ответил Алексей.

Спустя минуту Борис уже быстро шел навстречу по дорожке, похлопывая по голенищу сорванным прутиком — жест майора Градусова, — шел бодрый, оживленный, и казалось, от его гибкой походки исходила сила уверенности и здоровья.

— Ты знаешь, мои вернулись из эвакуации, — еще издали с радостным и вместе снисходительным видом сообщил он. — И не успели черкнуть хотя бы десяток строк, а С места в карьер прислали деньги! А здесь они мне так же нужны, как дятлу модный галстук в клеточку.

В минуты подъема они не успели поговорить, ему не терпелось продолжить разговор, и, подойдя, он взял Алексея под локоть, повел по линейке.

— Как провел время в училище? Валю, конечно, видел?

— Нет.

— Что так? — Борис легонько щелкнул прутиком по сапогу. — Ну скажи — что с ними делать? Мамаша, милая моя, сразу деньги, как беспомощному мальчику. Чудаки стариканы. Если им все рассказать о войне, не поверили бы и ахали целый вечер. — Он засмеялся. — Ну, вот подумай: для чего мне деньги, когда у меня полная планшетка фронтовых? И ясно — оторвали от себя!

Он, по-видимому, еще находился под впечатлением того, как только что с песней, лихо, браво привел в лагерь дивизион, и, еще возбужденный, все поигрывал прутиком, который назойливо мешал Алексею начать разговор.

— Знаешь, Алешка, теперь мы сделаем вот как: настрочим письмо моим, дадим твой адрес, пусть сходят и все подробно разузнают о твоих. Только не медлить. Мои обязательно узнают…

— Не надо, — сказал Алексей, — никаких писем не надо. Мать погибла в блокаду. Я получил письмо от сестры.

Борис приостановился, выговорил, разделяя слова: Не может быть! Это не ошибка?..

— Слушай, Борис, тебя вызывал командир дивизиона. Зайди к нему.

— Ох и надоели мне эти вызовы, если бы ты знал! В чем дело?

— Знаю, что глупость, — ответил Алексей. — Тебя снимают с дивизиона, меня назначают Всю жизнь мечтал об этом!

— Ах во-он оно что?! Вот как, оказывается. — Борис, покривившись, изо всей силы щелкнул прутиком по голенищу и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.

Когда он вышел из штабной палатки с бледным, застылым лицом и с насильственной бесшабашностью протянул Алексею руку, тот вскипел неожиданно для самого себя.

— Ты что — хочешь поздравить, что ли? Может, думаешь, что я и вправду мечтал об этом назначении, ночей не спал?

— Вот именно, хочу поздравить с повышением, Алексей! Спасибо, что избавил меня от этой должности. С удовольствием сдам тебе старшинство. Признайся, рад?

— Места от радости не нахожу!

Вечером второго дня помкомвзвода Грачевский сказал Борису:

— Вы заступаете в наряд дневальным.

Взвод готовился к разводу караулов, чистил карабины около пирамиды. В палатке были Гребнин и Зимин, оба заступали часовыми на самый дальний пост и, недовольные этим, сидя на топчане, огорченно читали устав.

Борис между тем, насвистывая, рылся в своем чемодане, который принес из каптерки, достал оттуда две коробки «Казбека», распечатал одну и, продолжая насвистывать, помял в пальцах папиросу: он будто не замечал никого вокруг.

— Брянцев, вы слышали? — повторил Грачевский, и некрасивое лицо его напряглось.

— Ах, это ты?.. Что, голубчик, начинаешь мстить мне? Или — как тебя понимать? — со спокойной ядовитостью спросил Борис. — Ох как ты быстро!..

Грачевский замялся.

— Я не мщу… Я не собираюсь мстить. Взвод идет в караул. Луца я не могу назначить дневальным второй раз подряд. А ты свободен. Целый год не ходил в наряд.

— А ты уж забыл, что старшина не ходит в наряд? Я еще, голубчик, не разжалован, кажется.

— Но теперь ты… курсант, как и все.

— Теперь он будет курить махорку, а не «Казбек», — невозмутимо вставил Гребнин, перелистывая страничку устава. — И прутиком не будет хлопать, как пастух. «Часовой есть лицо неприкосновенное», — прочитал он углубленно фразу из устава и добавил: — Боренька тоже считает себя лицом неприкосновенным.

— Что ж, тогда кури «Казбек» ты! Пожалуйста! — Борис швырнул коробку на стол и с видом самоуверенной неприступности обернулся к Грачевскому. — Запомни: сегодня я в наряд не пойду. Понял? Завтра пойду, послезавтра, но не сегодня… Тебе все ясно?

— Безобразие какое-то, — вздохнул Зимин и, подняв голову, захлопал длинными ресницами.