Том 1

— Неясно? — сипло спросил Градусов, срывая на ходу прутик и не обращаясь ни к кому в отдельности. — А мне кажется — все ясно! Переоценил свои силы и основательно навредил боевым учениям!

От быстрого подъема по косогору он вспотел, с утра мучила одышка, давило сердце, и сейчас его большое лицо выражало болезненную брезгливость. Он щелкнул прутиком по начищенному голенищу, выговорил с придыханием:

— Ошиблись, товарищи офицеры!

— В чем? — спросил Мельниченко.

Его ровный голос, его, казалось, невозмутимо-насмешливый взгляд раздражали Градусова. Майор тяжело повернулся, шея врезалась в габардиновый воротник плаща, на свежевыбритых мясистых щеках проступили лиловые пятна.

— Стыдно, капитан! Всему дивизиону стыдно! Показали боевую выучку! Вот вам разумно осознанное, дисциплинированное выполнение приказа. Я отлично помню ваши слова прошлой зимой. Говорили громкие фразы, а сами дешевого авторитета среди курсантов искали, побаивались, как бы они о вас плохого не подумали! Какая, простите, к лешему, это дисциплина? Пансион благородных девиц, а не офицерское училище! Позвольте вам прямо сказать, как офицер офицеру, этого без последствий я не оставлю! — Градусов так сильно щелкнул прутиком по голенищу, что осталась влажная полоса. — О ваших так называемых методах я рапортом буду докладывать. Нам вдвоем трудно работать, невозможно работать!..

— Да, вы правы, товарищ майор, — стараясь говорить спокойно, ответил Мельниченко, и Чернецов заметил в его глазах зимний холодок. — Но пока мы работаем вместе, разрешите вас спросить, товарищ майор, что же такое дисциплина, в конце концов?

Градусов проговорил с неприязненной гримасой:

— Позвольте мне не отвечать на этот азбучный вопрос! Хотя бы как офицеру, старшему по званию, позвольте уж…

— Конечно, отвечать труднее, чем спрашивать, — тем же тоном продолжал Мельниченко. — Но я хочу вам сказать одно: училище — это не средневековый монастырь. В этих монастырях, знаете, висела плетка на степе. Ею наказывали провинившихся монахов. Вот эту плетку называли «дисциплиной». Но сейчас двадцатый век. Мы воспитываем не монахов, а офицеров, и мы с вами не настоятели монастыря. Кстати, почему вы сняли со старшин Брянцева?

— Капитан Мельниченко! — оборвал Градусов гневно. — Попрошу вас прекратить этот разговор! Мы его продолжим в другом месте. Что касается Брянцева, то позвольте уж не отдавать вам отчет в моих поступках. Я отвечаю за них как командир дивизиона, не забывайте!

— Не забываю, что как командир батареи я тоже отвечаю за своих людей.

После разговора с Мельниченко Градусов, преодолевая крутой подъем, сумрачно насупясь, ступал грузно, весь в жаркой испарине. Офицеры негромко переговаривались, шли за ним легко, и, чувствуя это, он испытал вдруг впервые за много лет горькую зависть к молодости и здоровью, чего теперь так недоставало ему, глухую ревность к тому, что он во многом не понимает их, подчиненных ему офицеров.

Отдуваясь, он прижал руку к неровно бьющемуся сердцу и подумал, что ведь жить осталось не так долго. И на какую-то минуту страстно захотелось общего понимания и согласия, тихой умиротворенности, любви к себе в его дивизионе. Это было желание старого, усталого человека, и жесткое выражение его лица немного смягчилось, как смягчалось обычно, когда каждый вечер он переступал порог своего тихого дома, входил в обжитой уют и видел жену Дарью Георгиевну и взрослую дочь Лидию, ожидавших его за столом к ужину.

«Старею, сентиментальничаю», — подумал Градусов и раздраженно оглянулся на офицеров.

А над головой шелестели снаряды, с раскатистым громом рвались где-то за холмом, затем впереди, из-за кустов, явственно долетели команды — и вновь сверлящий шелест возник, прошел над головой, плотный грохот разрывов толкнул воздух.

«Что это? — подумал Градусов. — Почему тут наблюдательный пункт?»

Солнце палило, он шумно дышал, шагая через кусты, сквозь жидкую тень — здесь не стало прохладнее; кровь стучала в затылке, жилы на висках вздулись, из-под фуражки сбегали капли пота.

Кусты кончились. Впереди на открывшемся косогоре, в траве, возле телефона, сидел на корточках Степанов, выкрикивая в трубку угломер и прицел; метрах в восьмидесяти выше, неподалеку от вершины холма, стоял в рост Беленевский и во всю силу голоса передавал оттуда команды:

— Угломер двадцать два — сорок! Прицел восемьдесят! Два снаряда! Огонь!

— Выстрел! Выстрел! — докладывал Степанов.

Распоров железным свистом воздух, снаряды разорвались за холмом, дважды упруго тряхнуло землю. Затрудненно дыша, Градусов подошел к Степанову, мгновенно вскочившему, с непониманием выговорил:

— Это что тут такое?

— Товарищ майор…

— Где ваш наблюдательный пункт? перебил Градусов. — Где курсант Дмитриев?

— Товарищ майор… у нас не хватило связи. Команды передаются с наблюдательного пункта на расстоянии. Дмитриев на высоте.

— На расстоянии? Товарищи офицеры! Попрошу ко мне!