Том 1

Офицеры задержались в кустах и теперь подымались по скату наискось к Градусову; капитан Мельниченко нес в руках катушку связи и не без удивления разглядывал ее. Подойдя, он бросил катушку под ноги Степанову, спросил:

— Это ваша связь? Вы ее оставили в кустах?

— Связь? Нет… — тихо ответил Степанов. — Если бы у нас… была одна катушка…

— Тогда бы вы не установили связь на голос? — догадался Чернецов, измеряя быстрым взглядом расстояние до вершины холма. — Так, Степанов?

— Так точно.

— Катушка? Позвать Дмитриева! Немедленно ко мне! — распорядился Градусов и, сделав еще несколько шагов к вершине холма, опустился на валун, мучительно справляясь с одышкой.

В течение тех минут, пока Степанов бегал за Дмитриевым на НП, командир дивизиона, обмякнув всем телом, обливаясь потом, изгибал в руках прутик, будто не знал, что делать, и, показалось всем, вздрогнул, когда раздался голос Дмитриева:

— Товарищ майор, по вашему приказанию старший сержант Дмитриев прибыл.

Майор отрывисто и глухо спросил, ткнув прутиком в катушку связи:

— Это чья?

— Не понимаю, товарищ майор.

— Я спрашиваю: чья катушка? Вы потеряли?

— Я не терял никакой катушки.

— Почему вы тогда устроили эту связь на голос? Так чья это катушка, я вас спрашиваю? Отвечайте, курсант Дмитриев!

— У меня не хватило связи. Связь на голос — был единственный выход, — ответил Алексей и, почти теряя над собой власть, добавил вызывающе: — Вы спрашиваете меня так, словно я лгу!

Майор Градусов положил прутик на валун, вынул носовой платок, промокнул им лоб, подбородок, обтер багровую шею.

Мельниченко сказал с жесткой, приказывающей интонацией:

— Что ж, почти ясно, курсант Дмитриев, продолжайте стрельбу! — И после того, как тот побежал к вершине холма, Мельниченко обратился к Градусову: — Думаю, товарищ майор, вы многое преувеличивали…

— Что-то… мне сегодня… Вы меня… Вы до могилы меня…

Градусов не договорил, осыпанное обильным потом лицо его стало мертвенно-серым — он откачнулся назад, заглатывая, как в удушье, воздух, правая рука его судорожно дернулась к воротнику, слабеющие пальцы искали пуговицу и не могли найти ее, скользили по кителю.

Мельниченко не сразу сообразил, что Градусову плохо, но когда увидел это его бескровное лицо, эти его беспомощные, шарящие по груди пальцы, понял все. В ту же минуту он успел поддержать Градусова за спину, иначе майор упал бы навзничь, и, одновременно расстегивая его китель на груди, потной, широкой, заходившей вверх и вниз от нехватки воздуха, помог ему лечь на траву, приказал Чернецову:

— Носилки! Мигом! И врача из санчасти!

— Я сам! Сейчас… — ответил Чернецов и бросился вниз по склону, где светилась полоса воды.

Майор лежал на спине, с жадностью хватая ртом воздух, прижимая левую руку к вздымающейся груди; глаза его были раскрыты, в них замерли страдание и боль.

Мельниченко наклонился к Градусову, позвал вполголоса:

— Иван Гаврилович…

— Вы, голубчик… не того, — слабо зашевелил губами Градусов, закрывая глаза. — Не того… Отлежусь… Отлежусь… Бог не выдаст, свинья не съест…

Через полчаса санитарная машина мчала командира дивизиона в город. У него был тяжелейший сердечный приступ.

Глава восемнадцатая

В теплой и тихой высоте алели тонкие облака, мошкара туманным столбиком толклась в закатном воздухе. По ту сторону реки за вечереющими лесами медленно разгоралась, начинала пылать синяя звезда Сириус, этот первый разведчик ночи. Стало сыровато в траве, но Алексею было хорошо лежать среди этой безмятежной тишины, среди этого небесного покоя и видеть, как занимается ночь.

А из близкого лагеря, с волейбольной площадки, доходили, накатывались волной азартные крики, глухой стук мяча, трели судейских свистков. «Аут! Двойной удар!», «Подача справа!», «Брянцев, гаси!»

Стрельбы кончились. Дивизион вернулся в лагеря. В свободное от занятий время Алексей уходил из взвода, зная, что и Борис уходил на волейбольную площадку или в курилку, где был оживлен, весел, добр со всеми, охотно смеялся в ответ на каждую шутку, щедро угощал всех Папиросами: «Ну, налетай по-фронтовому, раскурочивай пачку». И его глаза приобретали горячий, знакомый блеск убежденного в своей силе человека. Однако, возвращаясь во взвод, он чувствовал холодок окружавшего его молчания, и тогда лицо его тускнело, он раздраженно морщился: здесь никто в его присутствии не спрашивал о стрельбах, здесь была неприязненная настороженность.

На второй день после возвращения в лагеря Борис решил смягчить эту обстановку и в час отдыха появился в палатке, принужденно-беспечно улыбаясь:

— Закурим, ребята, чтоб дома вспоминали?

Тут же у входа он в упор столкнулся с Полукаровым, неуклюже вставшим с топчана.

— Не желаю! — сказал Полукаров и, торопясь, вышагнул из палатки.

За дощатым столом сидели Дроздов, Гребнин и Алексей. Все в молчаливом ожидании смотрели на него. Борис раскрыл коробку папирос, понюхал ее, сказал с шутливым восхищением:

— Не хотите? Напрасно. Божественный табак!