Том 1

Можно сказать, что Бондарев задался целью восстановить тот самый момент, который определил будущее целого поколения, и не только одного поколения. В минуты боя герои «Горячего снега» пребывают как бы в состоянии утраченности чувства реальности. Но в романе постоянно прослеживается бьющаяся в самом немыслимом ожесточении и безумии схватки мысль. Это мысль о «правде человечества». В «Горячем снеге», повторяем, Бондарев начал свой сегодняшний спор с буржуазной философией и эстетикой, привлекая к нелегкой идеологической борьбе со своими противниками всех людей доброй воли, взыскующие «правды» умы. «Осознанная справедливость» есть «не только критерий солдатского поступка в условиях войны, по критерий любого характера наших дней», — утверждает в этом романе писатель.

Идея об осознанном характере героического — идея единства процесса нравственного и интеллектуального совершенствования человека. Бондарев сосредотачивает внимание на героях сильного, активного мышления. Осмысленность своего общественного долга дает его персонажам бесконечное преимущество перед человеком индивидуалистического склада. Не представляя, «что может умереть через полчаса, через час, что все сразу внезапно и навсегда исчезнет и его не станет», дивизионный комиссар Веснин, как все смертные, боится смерти. Но воля и мысль помогают ему до конца оставаться Человеком в высшем смысле слова, побеждать первичный биологический инстинкт. Постоянное контролирование разумом у человека высшего долга всех своих эмоций — вот что руководит Весниным в роковые минуты его жизни; если его что-то и страшит, то это опасность потерять такой самоконтроль. На примате разумного в человеке и строит Бондарев образы своих лучших, любимых героев.

«Горячий снег» подготовил почву для появления следующих романов Бондарева, романов нового типа, нередко вступающих в противоречивые отношения с традиционными закономерностями этого жанра в современной нашей литературе. Роман «Берег» (1974), в частности, стал еще одним завоеванием писателя в обнаружении новых граней оптимистического в трагедии жизни, тесного слияния вопросов злободневных с «вечными», общечеловеческими.

В жанровом отношении «Берег» близок философскому, интеллектуальному роману типа горьковской «Жизни Клима Самгина» и романам Леонида Леонова. Это сказалось в постановке больших социально-нравственных проблем, в страстности отстаивания героями и автором своих взглядов, в «крупности» полемики с буржуазной философией.

Знаменательно уже «перенесение» писателем главного героя за рубежи родины, в чужую страну. В мировой литературе (Байрон, Гете) такой прием типичен именно для философских жанров — взгляд на вещи извне способствует отстраненности мысли, сопоставлениям «своего» и «чужого», интенсивности размышлений над их очевидными различиями. Очень существенно и взаимопроникновение в романе прошлого и настоящего: «высекая символ пространственной глубины», эта особенность композиции сообщает особую напряженность движению сюжета, работе ищущей мысли.

На широком, многоплановом, хронологически вмещающем целое тридцатилетие полотне романа каждый его образ — это четкий индивидуальный характер и одновременно средоточие идей, часто противоборствующих, взаимоисключающих друг друга.

Пожалуй, ни один из образов «Берега» невозможно толковать однозначно. Даже Княжко, этот апостол добра и справедливости, от которого действительно «исходит внутреннее свечение», перенесенный в наше время словно бы не из героического военного прошлого, а из будущего, из «третьей действительности», не просто «положительный» образ, но «пример примерных»; в соотнесении с образами хотя бы Никитина и Самсонова он получает некое дополнительное содержание, взывая к размышлениям о развитии идеала во времени. Этим писатель как бы утверждает вечность поиска: «Всей правды не знает никто». Ведь по-разному можно толковать и образ «злого святого» Самсонова, раздражающего нас сегодня несовременностью своего узкого максимализма. Какие-то новые ракурсы сообщает характерам Никитина и Самсонова образ преступившего грань «ярости благородной» Межени-на, чья суть содержит самое неприемлемое для писателя — низменность буржуазности. Из временного далека Никитин по-иному, чем в молодости, смотрит на Меженина, понимая мудростью зрелых лет трагическую противоречивость судьбы этого человека, всю войну уничтожавшего активных носителей того зла, которое содержал в себе сам. Мы едва успели полюбить Эмму Герберт, это олицетворение женской нежности и верности, приняв драму ее жизни как страдание человеческого сердца в условиях разъединенности людей разных миров, но Бондарев тут же, образом Лидии Никитиной, с ее отчаянием от невозможности «взять на себя боль» близкого человека, дает нам дополнительное освещение образу фрау Герберт, искренне желающей счастья всем, однако помнящей при этом о своих книжных магазинах и «мерседесе»…