Читаем Том 1. Лирические произведения полностью

Том 1. Лирические произведения

Сегодня июня первый день,рожденья твоего число.Сдираю я с календаряожогом ранящий листок…О, раньше! Нам с тобой везло.С цветами в тишь,пока ты спишь, —с охапкой лепестков и лентбудить губами, тронуть лишьвопросом: «Сколько тебе лет?»И на руку надеть часы.«Красивые они, носи…»Не будет больше лет тебе!Часам над пульсом не ходить!Но я ж привык будить, дарить,вывязывая вензеляиз букв: Ка, эЛ, А, Вэ и А…Как быть? Что подарить теперь,чтоб ты взяла?.. Стихи одни,где мы с тобой сквозь плач видны,где «ты!» — в слезах воскликну я,твоя поэма! В горький срокя, как с ожога бинт, сорвалс календаря листок, дарязапекшиеся в ночь слова.Теперь ничто — стихи однименя мечтой вернут в те дни;в стихах я возвращаюсь вновь в тревогу снов —дорогой вспять опять в свою беду опятьв бреду сведенных болью рифмя в комнату к тебе бреду.Опять твой столик, твой стакани столько склянок, ампул, игл!И лампу доктор ловит лбом,циклопа никелевый глазнаводит блик на ужас язв,о, в горлышке твоем больном.Каких тут не было врачей!Чей стетоскоп с тоской не легна клочья легких у плеча?!Едва стучит в руке врачатвой нитевидный пульс! Твой бред.Твой лоб нагрет ладонью проб.— Как голова? — Немного льда?А как погода? — Холода… —Я лгал: три дня, как таял март,лишь утром лужи леденя.Под сорок жар взбежал с утра.То капли каплил невпопад гомеопат.Принес тебе тибетский лекарь пряных трав.Рука профессора прижгла миндалины. Пришластаруха знахарка. Настойна травке принесла простой…Ты говорила мне: — Лечичем хочешь — каплями, травой…—И пахли грозами лучи от лампы дуговой.А ты уже ловила воздух ртом.И я себя ловил на том,что тоже воздух ртом ловлюи словно за тебя дышу.Как я тебя люблю! Спешу —то причесать тебя, то прядь поправить,то постель прибрать, гостей ввести,то стих прочесть… Не может быть,что ты не сможешь жить! Лежи!Ни слова лжи: мы будем жить!Я отстою тебя, свою…И вытирал платочком рот,и лгал — мне врач сказал: умрет.А что я мог? Пойти в ЦК? Я был в ЦК.Звонить в Париж? Звонил. Еще горловикапозвать? Я звал. (А ты горишь!)Везти в Давос? О, я б довезне то что на Давос — до звезд,где лечат! Где найти лекарств?И соли золота, и кварц,и пламя финзеновских дуг —все! Все перебывало тут!А я надеялся: а вдруг?А вдруг изобретут? Вокругсочувствовали мне. Звонкитоварищей, подруг: — Ну как?.. —Как руки милые тонки!Как мало их в моих руках!Потом остался морфий. Ясам набирал из ампул яд.Сам впрыскивал. А ты неслатакую чушь про «жить со мной,про юг и пляж со мной, про юж… и ляг со мной, родной…»И бредила: «Плечом к лучу,на башню Люсину лечу,к плечу жирафик и верблюд.Родной, я так тебя люблю,так обожаю, все терпялишь для тебя!..»А морфий тащит в мертвый сон,и стон, и жар над головой,и хрип чахотки горловой.Ты так дышала, будто былдомашний воздух страшно затхл,и каждый вдох тебя губил…Покорность странная в глазах.Вдруг улыбалась, пела вдруг,звала подруг, просила — мать,потом на весь остаток днявсе перестала понимать.Под ночь увидела меняи издали уже, из нет —последним шепотом любви:— А ты смотри живи,еще Володька есть… — И в бред,в дыханье, в хрип, в — дышать всю ночь.Помочь никто уже не мог.Врач говорит, что он не бог.Я бросился на свой матрас,и плечи плач потряс. Устали утонул во сне. Я спалсреди каких-то скал с тобой,еще живая ты! Губойресницы трогаю, пою: ты мне нужна, ты мне мила!..Стук. Просыпаюсь. В дверь моюмать постучалась: — Умерла…Прошло лишь тридцать дней пустых,как пульс утих, как лоб остыл,как твой последний след простыл, — от того дня,как не к тебе пришли, а к ней друзья, родня,лишь тридцать дней,как вместо «ты» ты стала «та»,как Тышлер на квадрат листатушь наносил и не просил «не двигаться!» — она самасебя как мертвая вела,сама не двигалась. С ума я не сходил,а больше сам мать успокаивал; сниматьее с постели в гроб пришел,и платья синий шелк в цветах оправил сам, и к волосамприладил с дрожью косу ту,что бронзой светится насквозь…Вокруг и в гроб побольше роз,чтоб ей лежалось, как в саду.Прощай, прощай! Я девять летбрал счастье за руку и вел, —и нет его!Я должен встать и жизнь перелистать и, встав,начать все с чистого листа.Как мир за месяц поредел!Ну да, я здесь, а Клава где?Где эта сказочная «Гда»,жизнь, где без нас идут года?Нет! Я не мрачен. Я хочувойти с другими к жизни в дом,пробиться к чистому лучупоэзии своим трудом.Я говорю: работай, лезьпо строчке лестничной к звезде!Я не уйду. Я жив. Я здесь!Ну да, я здесь, а Клава где?Вначале, десять первых дней,я позабыл рыдать над ней.Меня знобил какой-то гриппбольного полузабытья. Должно быть, я не влип еще в топьтрудной жизни без тебя.Как прочно всажен в ребра нож, — должно ж так сердце наболеть,чтоб на балет пойти в Большой.С оглохшей наглухо душой шел в «Метрополь», часов до трехв ночь на бульварную скамью,в полузнакомую семью, —я стал тащиться в те места,куда б не стал ходить при ней,но только не домой, где ждет, где жжет меня мой враг стальной…Мыслишкой — сразу кончить все —не слишком страшно сжать висок.Подумаешь! В Москве ночнойпри телефоне эта мысль, как ни томись, была вполнекарманной, тихонькой, ручной.Но дома! Где лежит пятном —да, на пол пролитый ментоли стул на коврике цветном,вся наша мебель, старый стол…Там эта мысль меня моглапугнуть из-за угла.Но где-то ж надо спать! Все та ж на третий лестница этаж.Потащишься — в передней свет,а Клавы просто дома нет.Нет… Клавы просто нет — всерьез!Ни роз, в каких лежала, ни косы, молчат ее часы,свернулся змейкой бус янтарь,и цепко держит календарь несорванные дни.Тут старый с платьицами шкаф,доха в духах, белье ее,подаренные пустяки, мои стихи в тетрадке и две прядки русые твои.Еще тогда я срезал прядь,в тетрадь упрятал и достал,и на столе, косясь на них, я стал раскладывать пасьянсиз локонов твоих льняных.На счастье клал их так и так,гадал, подглядывал под мастьльняных, соломенных, витых.Как я ни жулил, ты — не выходила!Как ни старался, ты — не получалась! Никак!Глазами в синяках бессонниц я увидел свойревольвер с сизой синевой.Он — маузер, он вот такой:попробуешь рукой на вес — он весь как поезд броневой,стреляться из него — как лечь под колесо.Свое лицо я трогал дулом. К жару скул примеривал,ко рту, к вискуи взвешивал в руке заряд,где десять медных гильз горят.Мне жизнь не в жизнь, а выход — вот.Нигде, хоть всей землей кружись,нигде — в воронежском селедвойник любимой не живет.А выход вот: в стальном стволе,В сосновом письменном столе.На! Прислонись к стене, и стань,и оттяни замок к себе,пусть маслянисто ходит стальв крупнокалиберной судьбе.Тебя обстанет цепкий адрефлексов, сопряженных с ней,во сне ее глаза стоят.Скорей вложи обойму, на! Стихи? Она! Весь мир? Она!Ты будешь плакать у окнаи помнить, помнить, помнить лоб с косой соломенной и рот —у всех дверей,у всех ворот, куда тебя ни привело б.Но, знаете, я думал жить.И лучше, что замкнул на ключсвой стол и в нем железный ствол.И ключ — столу на уголок,и лег, не зарыдав в тот раз,на свой матрас.Не спал, сквозь пальцы видел я:ключ сполз, сам ящик отпер, щелк — и выглянула из столанасечка деревянных щек и указательный ствола.Револьвер мой вспорхнул, поплылпод потолком лепным, круго́м, кривым когтем вися.Вся комната кружила с ним,с патроном запасным. Кружил и у подушки врылся в пух,как друг, что лучше новых двухи издавна со мной дружил.Пока он ждал бессильных рук,я вспомнил: у меня есть другна Трубниковском. (Серый дом,крутая лестница и дверь…)Не вспомни я о нем, сейчася б не ходил среди живых.Срываешь дождевик, бредешь в плеск — в дождь, тоску свою таща,текут со щек — еще! еще! —капельки плача и дождя.Лишь я вошел к нему, лишь сел,сказал, что заночую тут,что дома моют, окна трут и куча дел, — как телефон вздрогнул, звоночком ночь дробя.Друг трубку снял: — Кого? Его? —И трубку протянул: — Тебя.Шел шепот медным волоском.(Алло? Не Клава это, нет!)То проволочным голоскомревольвер шепчет в ухо мне.Внушает: «Я могу помочь,ночь подходящая вполнедля наших с вами дел. Предел я положу желанью жить.Позвольте положить в висок вам сплава узенький кусок.Вас Клава б не ругала за — глаза, что вы идете к ней.Вам дуло — выход из любви,из ада „нет ее“, из днейбез глаз ее, без губ, без рук, — вы ж как без рук…» И я пошелк Большой Ордынке, к тупику,домой — где ждет меня, где жжет, маня, меня мой враг стальной…Бульваром Гоголевским, где в наш старый дом,да, каждый день,мы шли вдвоем. Где ни пройдешь,весь грунт нас помнит от подошвдо рифм прочитанных поэм,от Гоголя до буквы «М».Как пить — не пивши тридцать дней,как есть, не евши… Я — о ней!Как шарят папирос (курить!).Где тень ее среди берез?Как повторить пропавший день?..…Я отпер ящик.Отпил пыль с губи сошел с ума уже.И вынул маузер. Он был груб, туг в ходуи длиннорыл. Открылсине-стальной замок…Мой сын агукнул за стеной,пролепетал, замолк. Как вор,я сдвинул скобку, снял затвор,пружину вынул, вырвал ствол,стальную сволочь мял и рвал,развинчивал и вынимализ самой малой части часть…Сейчас он сам умрет, сочась холеным маслом льна —его слюна; лишь лязг да бряк,разобранный добряк — лишь грязь,грозящий брак кусков стальных…О, убежать, уснуть от них!..Да, лишь бы сон — и я спасен!Спит сын и видит грудь во сне.Голос любимой пел во мне.«Смотри живи…» — напоминал.Вот беленький, как школьный мел,бай-бай, и спатки — люминал…Да… Три таблетки в три глотка…Мне три годка… Пополз щенкомпод стол, под свежую сосну.Коснулся наволоки щекойи камнем вниз пошел ко сну.На самом дне, на травах снов,я снова рядом шел с тобойтропой в цветы, в дыханье сна.И снова — не «она», а «ты»!Мы шли в сплошной ромашкин луг,луг был как хоровод подруг,как сбор в «День белого цветка» в пользу чахоточных больных.Мир белых солнц! Ты ходишь в них,цветам не больно — так легка.И машет нам ромашек луг.Мы шли, не размыкая рук,и я тебя просил: — Нет силмне жить, родная, без тебя,дозволь с тобою вдаль пойти, нам по пути… —Ее глаза мне жалко бросили: «Нельзя».Мы вышли вдруг на новый луг, —луг незабудок начал цвесть;трудом голубоглазых швейон в крестик шведский вышит весьи весь — в цветочную пыльцу.А синий цвет тебе к лицу,твой сарафан из луга сшит.— Куда спешить? Мы сядем здесь, послушай, взвесь,мне трудно врозь, не брось меня. Обсудим все:я в сотый раз прошу — пусти!Один бродить я не могу! —Как жаль тебе меня, прости,но «нет» с твоих слетает губ.Мы вышли на жужжащий лугжуков, кузнечиков и пчел.С тобой я локоть к локтю шели терся о плечо щекой.Рой пчел кружился у волос,кололся колос, рос щавель,на камне мох ржавел у ног.Туберкулез — он мог отнять,я ж только мог тебя обнятьи так остаться, обнявшись.Выскальзывала ты из рук.Весь в парашютах, снялся луги — одуванчиками — ввысь!Отсюда вышли мы к Тверской,она спускалась вниз, к Неве,к нам ветерок подул морской,плыл Севастополь в синеве.По Ленинградскому шоссепрошли Воронежем в село,где снова луг стоял в росе,где детство ситчиком цвело.Ордынкой вышли в Теберду,Эльбрус укутан в снег-башлык,по трещинам его, по льдумы к морю Черному сошли.Там сели в лодку мы без слов,на ней была кровать и гроб,по улице Донской веслом —венком с автомобиля греб.И я молил твои глаза,и все: нельзя, нельзя, нельзя…Не блажь ведь то, что я прошу!Куда-нибудь еще пойдем!Был перед нами желтый пляж,и моря шум, и волн подъем,и край пути с тобой вдвоем.Ты просишься проститься, ноя обо всем просил давно.Уже дошли? А мне куда?Как морем прошагать года?Чем без тебя дожить до ста,мне лучше, тронув свой висок,пустынной дюной урны стать,к часам песочным лечь в песок…Как хочется тебе со мнойиграть в наш милый мяч земной!Заплакать — не расстаться нам:что тут — слеза, то выстрел там.Нельзя, чтоб с глаз сползла слеза!Ты, не заплакав, от грудиребенка отняла, далаи молвила:— Один иди… —И взгляд ее на мне замерз,и лоб ее, прохладней льдин,губами тронул и один пошел…Я ногу на волну занеси сразу поднят был волной,Ступил, качнулся, как больной,и соскользнул с волны, и вновьзеленой пеной брошен вверх,как смытый с верфи мачты ствол,я стоймя с волн сходил и шелс щекою сына на щеке.А вдалеке — да, ты одна видна в песчаном пляже сна,да, как сквозь воду, неясна…О, помыкало море мной!Нас Ной не взял в ковчежный дом,каюту в чреве не́ дал кит.Моисей сияющим жезломморской воды не раздвоит.Качаясь на своих двоих,я это море мыкал самто пеной вверх, то — ух! — к низам,в бутылочно-соленый пласт.Шагать по ним, да не упасть!Мальчонку я прижал к пальто,чтобы не то что хлест воды,а дым, а капелек пыльцане тронула его лица.Мой трудный шаг в подъем и спад,баланс у гребня на горбе,то бульканье и бурю туон люлькой представлял себе.(«Качают, ну и буду спать…»)Сынишка, он сквозь сон: «Агу», —а ты на берегу, не ждешь,нет, наша встреча не близка,ты только блестка солнца в дождьв полоске узенькой песка.Шаг — и того не отыскать.И нет полоски позади.И шторм затих.Шуметь-то что?Все глаже водяные рвы,а дальше завиднелась гладьниже воды, тише травы,волна аж просится: «Погладь».И я с волны ступил на зыбь,вглубь стая рыб, и ил, и штильхвост солнца морем распустил…Тут новый берег подан мне,в ладонь камней положен порт.Я вытер пот воды и слез,с подошв ракушки сбил и сквозьшаганье улиц в жизнь прошел.Куда я вышел? Стал, прочелдвух новых улиц имена. Припоминал…Не я, а сынсмотрел впервые окнам в синь.Проснувшись в мире первый раз,трамвай, как погремушку, тряс.«Уа!» — сказал трамваю «А».И мне в новинку был Арбат.Я здесь бывал и не бывал.Тверской бульвар, где стынет мойпо ямбу бронзовый собрат.В вагоне место на скамьенам уступил старик. Я сел.В трамвае, как в одной семье,все точно знали, что со мнойи что за море за спиной.На Мыс Желанья я хочу лететь, лететь…Маршрут себе я начерчу, меня пошлютнавстречу дующей судьбе.Что этот Мыс? Желанье? Жизнь?Поэзия? Социализм?Любовь? Москва? — все те слова,которыми нельзя солгать,которыми я буду вамстихи о будущем слагать.Куда себя мне деть? Лететь!Перелететь мой плач навзрыджеланьем — отстоять Мадрид!Желаньем, чтобы этот стихшагал за нею вслед и вслед,желаньем — сына в двадцать летк присяге красной привести.Пусть помнится навеки мненаш путь, мой плач, твой взгляд во сне,с тобой мы вымечтали Мыс,куда моя взметнется мысль.Я встал, и сразу — рядом стол.Обрубки маузера — вот.Боёк, прицел, пружина, ствол.Ему, оставь его в дому,дай только волю, — оживет.Скорей на мост к Москве-реке,мой груз в руке, под мостом — синь.Любовь приказывает: «Кинь!»Вот здесь конец моей беде,я маузер с моста бросил вниз:— Кругами завернись в воде,войди в пески реки Москвыи вройся дулом в ил и слизь!А ты на берегу, на том —спасибо, милая, за жизнь.Еще проплачу я не раз,не раз приникну к прядке ртом,не раз я вспомню жалость глази слабость твоих бедных рук.Не раз я вскрикну: «Клава!» — вдруг.Где б ни был я: у южных пальм,у скользких льдов, у горных груд,где я палатку ни развесь, —кровать твоя была вот тут,и столик твой стоял вот здесь,и тут меня любила ты!Какие б я ни рвал цветы,тот луг начнет в глазах кружить!Когда мне будет плохо жить, —хотя б во сне, не наяву, —ресницы мне раздвинь, приснись,коснись хотя б во сне рукой,шепни: «Живи…» И я живу,тебя, как воздух, ртом ловлю,стихом, последнею строкойлеплю тебе из губ: люблю.

Читаем Том 1. Лирические произведения полностью

Том 1. Лирические произведения

Похожие книги

Все жанры