Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

Подбежал к окошку своему, влез в хату, запер окно на ставню, ружья проверил, притаился, жду. А уж наверняка знаю, что обязательно придут гости: потому, ежели кому надо, услыхали мою песню, подумали:

«Ишь, мол, Ванюха песни орет, гуляет… пьяней вина…»

И верно, брат. Не надо и к ведуну ходить. Подошли тихо-смирно к двери, стали возле замка пыхтеть.

Я осторожненько винтовку с гвоздя стянул, встал в спозицию, ожидаю поступков. А сердце под рубахой: ту-ту-ту…

— Прочный, — говорят, — замок-то… давай лучше дверь с петель сымать…

Я всех троих узнал по голосу: закадычный дружище мой, кузнец Филя, да Трошка парень, да еще мужичок один — Оса. Ну, стали они лом меж косяком да дверью закладывать. Дверь сдавать начала.

Я как гаркну:

— Не ошибитесь, варначье! Дома я! — Да как царапну пулей в дверь.

Батюшка ты мой! Дак они — ха-ха! как кони, прочь затопотали, аж земля затряслась.

Я в окно — прыг, да вслед им из двустволки: раз! раз!

— Я вам покажу, как грабить. Я вас уважу…

Тут соседи прибежали:

— Ты чего воюешь?

— Нападенье было… смертоубийство…

— Кого убили?

— Меня чуть не кончили.

Фонарь зажгли. Глядим: лом, шапка, рукавицы. Я сразу признал, чье добро.

— Ребята, знаете, чье? — спрашивает сотский.

Я смолчал.

— А ты, Иван, знаешь?

— А кто его знает… нет, не знаю… — ответил я.

Так их и не накрыли… А надо бы…

IV

Иван Безродных налил себе четвертую чашку и, покрутив головой, ухмыльнулся.

— Хе-хе… с тех самых пор Филя-кузнец ко мне ни ногой, как отрезало… А первые, можно сказать, собутыльники были… Потом, гляжу, по весне приходит ко мне Филя. Приходит и говорит:

— Возьми, — говорит, — дядя Иван, меня с собой в тайгу на промысел. — А сам закраснелся весь, хвостом крутит, будто блудливая сучка.

— Ну-к чо… пойдем…

Он этак носом пофыркал, переступил с ноги на ногу, а сам нет-нет да исподтиха на меня и взглянет, быдто выведать хочет: знаю я или нет.

— А ты бывал в тайге? — спрашиваю его.

— Сроду не хаживал… А что?

Собрались мы с ним, пошли. Вот неделю ходим, вот другую. Чую, не в себе мужик, мучит его, видно, совесть. Сидим как-то у костра ночью, он и говорит:

— Дядя Иван… А ты ничего не знаешь? Что я тебе сказать хочу.

— Знаю…

Он заерзал, понатужился было, нет, опять замолк, только краской залился, как сейчас вижу. А я знай молчу, никакого вида ему не оказываю. Еще неделю протаскались… А по тайге без привычки ходить, ох, как трудно, хуже каторги… Филя мой свету невзвидел, все ноги в кровь стер, еле ползет:

— Замучил ты меня, Иван… силушки моей нет…

— Хе-хе, друг… Нет, брат… Это еще цветики… Ты думал, сладко соболей-то бить, вкусно?

— Будь они трижды прокляты.

Идет сзади меня, сопит.

— Иван…

— Ну?

— Можешь ты меня ежели простить? Это я тебя осенью-то… попугал… Извини, друг…

Я этак остановился, зыкнул на него:

— Рыжий ты черт! И тебе не стыдно?

— Стыдно… Прямо извелся я весь… Извини…

— Ну, бог с тобой…

Гляжу, мой Филя и рот скривил, трясет бородищей, слезу кулаком обирает:

— Ведь ты знал, Иван…

— Неужто нет. Чей лом-то был? Известно — твой…

Филя бултых мне в ноги:

— Ввек не буду…

И стали мы с ним опять друзьями пуще прежнего. Вот оно как!..

Луч солнца ударил в открытую настежь дверь, освещая край стола и опрокинутые на нем чашки.

Я встал.

— Ну, Иван, прощай… Спасибо…

— Эх, друг… А ты бы погостил…

Старик сказал таким просящим голосом, что я, подумав, решил остаться.

До седого вечера мы с ним бродили по тайге. Он показывал сохатиные ямы, настороженные на горностаев плашки и искусно сделанные для ловли медведей кулемы.

— Медведь — зверюга умная… Его не скоро обманешь…

— Не боишься их?

— Кого? Зверя-то? Я его в страхе держу. Ежели хочешь цел быть, не робей: встрелся невзначай, взглядом бери. Вскинь на него напыхом глаза да гаркни: рявкнет с перепугу, уши подожмет и драло. Вот оно как.

V

На другой день старик взялся проводить меня до места.

Шли мы извилистой тропинкой, направляясь на юг. День выдался ясный, солнечный. Синева небес была спокойна. Тайга жмурилась от тепла и света, насыщая воздух запахом хвой и пьяным ароматом спелого хмеля. Над нами кружилось облако комаров, но, закрытые сетками, наши головы были неуязвимы.

— Добро по тайге бродить, — сказал Иван, — только теперича — ау… Был конь, да чезнул: в покров семь с половиной десятков стукнет… Вот оно как!..

Часа через три мы были на лысой сопке, которую обдувал со всех сторон вольный ветерок.

— Давай чай пить, — сказал Иван, — комар нас в ветер не потрогает.

Живо запылал костер. Тайга легонько шумела. Внизу журчал ключик. Пахло смолой и полынью.

— Да, дружок, — начал Иван Безродных, — много со мной бывало всяких делов… А одно дело… лучше бы его и не было… — Дед вздохнул. — И вспоминать стыднехонько… А впрочем… ежели не заскучаешь — слушай.

Зверовал я как-то перед весной, по насту, на Соколином острову.

Вот настало времечко и домой брести. Пошли мы с Копчиком. Нес я с собой тридцать пять соболей, да восемь выдр, да лисичек сколько-то. Соболи там ценились рублей по двадцати. Ну, словом, на тыщу, само-мало, нес богатства.