Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Блаженная же отвеща тихим гласом: «Грешница аз, но обаче несть вражия дщерь, не лай мя сим, патриарх, по благодати бо Спасителя моего Бога, Христова есмь дщерь, а не вражия. Не лай мя сим, патриарше!»

И по повелению патриархову повергоша ю долу, яко мнети ей[2315] главе ея разскочитися[2316]. И влекуще ю по полате сице сурово, яко чаяти ей, ошейником железным шию надвое прервав, главу ея с плечь сорвати им. И сице ей влеком с лестницы, все степени главою своею сочла. И привезоша ю на тех же дровнях на Печерьское подворье в девятом часу нощи.

Тоя же нощи и того же часу ставил предо собою патриарх и княгиню Евдокию, и Марию, мня, еда како[2317] которая от них повинется. И не бе сего. Благодатию бо Божиею укрепляеми, свидетелствоваху крепце и являху ся, яко о имени Господни готовы умрети, нежали любве его отпасти. Покуси же ся патриарх и благоверную княгиню такожде помазати. Святейшая же страстоносица еще дивейши сотвори. Якоже убо древле самаряныни Фотиния при Нероне кесари сама со главы своея своима рукама кожю садра и верже[2318] на лице мучителево[2319], сице и наша трихраборница[2320]: егда виде патриарха, с масленою спицою идуща к ней на помазание, въскоре покрывало главы своея снем[2321] и простовласу себе сотворши, возопи к ним: «О, безстуднии и безумнии! Что се творите! Не весте ли, яко жена есмь?» Они же вторым студом посрамившеся, пребыша безделки[2322]; святой же тако избывши от помазания их. И по скончании вопрошения развезоша и тех по своим им местам.

Патриарх же, не могий своего безчестия терпети, поведа вся цареви, наипаче же жалобу ему приношаше на великую Феодору. Царь же ему отвещаваше: «Не рех[2323] ли ти прежде лютость жены тоя? Аз бо искусихся и вем жестокость[2324] ея. Ты бо единою се видел еси деяние ея, аз же колико лет имам, терпя от нея и не ведый, что сотворити ей». И сице глаголюще, совещашася обще, еже мучити их, и аще ту[2325] не покорятся, и по том подумати, что будет достойно им сотворити.

И паки в другую нощь, во вторый час нощи, свезени Быша вси трие мученицы на Ямъской двор[2326]. На том же дворе собрано было людей множество, и посадили мучениц в ызбе, а в ней от множества людей тесно. Святии же, седяще по углам, втемне, между множества человек, каяждо мняше, яко едина есть. Не мняху бо, яко мучити их хотят, но надеяхуся, яко последи распроса в заточение куды хотят послати. Последи же Феодора уразуме, яко не в заточение, но на муки привезена. Извести же ся ей, яко и двоица мучениц ту есть. Не возможно же беседовати и с ними и укрепить их на терпение, она же позвяца юзами, а мыслию рече: «Любезнии мои сострадалницы, се и аз ту есмь с вами, терпите, светы мои, мужески и о мне молитеся!» К Евдокии же и руку протягши сквозь утеснение людское, и ем[2327] за руку княгиню, и согненувши[2328] ея велми крепко, и рече: «Терпи, мати моя, терпи!»

Бяху же приставлени над муками их стояти князь Иван Воротынской, князь Яков Адоевской, Василей Волынской[2329].

И в первых приведена бысть ко огню Мария. И обнажив до пояса, и руки назад завязали, и поднята на стряску, и, снем з дыбы, бросили на землю.

И по том ведуще княгиню ко огню. И узреша покров треуха, и реша мучители: «Почто тако твориши — во опале, царской, а носиши цветное!» Она же отвеща: «А не согреших пред царем». Они же содраша покров, а ей испод еди вергоша[2330]. И обнаживше и ту до пояса, и поднята на стряску, рукам опако связаным[2331]. И снемше со древа, вергоша[2332] и ту близ Марии.

Последи же приведоша ко огню и великую Феодору. И начат ей глаголати князь Воротыньской многая словеса, глаголющи: «Что се сотворила еси! От славы в безславие прииде! И кто ты еси, и от какова рода! Се же тебе бысть[2333], яко приимала еси в дом Киприяна и Феодора юродивых[2334] и прочих таковых, и их учения держася, царя прогневала еси». Добляя же отвеща: «Несть наше велико благородие телесное, и слава человеча суетная на земли; иже изрекл еси[2335], несть от них ничтоже велико, занеже тленно и мимоходяще[2336]. Прочее убо, престав от глагол своих, послушай, еже аз начну глаголати тебе. Помысли убо о Христе — кто он есть, и чий Сын, и что сотвори! И аще недоумеваешися, аз ти реку: той — Господь наш, Сын сый Божий и Бог, нашего ради спасения небеса оставль и воплотися, и живяше все во убожестве, последи же и распятся от жидов, якоже и все от вас мучимы. Сему не удивлявши ли ся? А наше ничтоже есть».

Тогда властели, видяще дерзновение ея, повелеша ю взяти, и рукавами срачицы[2337] ея увиша по концех сосец, и руки наопако[2338] завязаша, и повесиша на стряску. Она же победоносная и ту не молчаше, но лукавое их отступление укоряше. Сего ради держали ея на стряске долго, и висла с полъчаса, и ременем руки до жил протерли. И снемше, и ту третию к тем же двема положиша. И сице им ругашеся[2339] безчеловечно, оставиша их тако на снегу лежати, нагим спина их, и руки назад выломаны. И лежали часа три.