Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

И он сказал: «Лихаратка, де, знобит и тапере». А говорит з забытью, а иное замолчит да долго не говорит, а лихаратка та ево как не подымая[2547] знобит. И я учал ему говорить: «Такое-то, великий святитель, наше житие: вчерась здорово, а ныне мертвы». И он, государь, молвил: «Ах, де, царь-государь, как человек здоров, так, де, мыслит живое. А как, де, примет инде, ни до чево стане». И я ему, свету, молвил: «Не гораздо ли, государь, недомогаешь?» И он молвил как есть скрозь зубы: «Знать, де, что врагуша[2548] тресет и губы окинула. Чаю, де, что покипеть: и летось так же была».

И ты меня, грешнаго, прости, великий святитель и равно апостолом, и богомолец наш, преосвященная главо, в том, что яз ему не воспомянул о духовной и кому душу свою прикажет, и что про келейную казну прикажет. И не воспомянул для тово, в том прости, великий святитель, объманул меня тем: я чаял, что въпрям трясавица[2549], ан впрямь смертная. По языку тому признавалъся, что худо говорит и скрось зубы. И помышлял себе, что гораздо боле, да положилъся на то, что знобит больно, то-то он и бес памяти. А се и то мне на ум пришло великое сумнение: болезнь та на нем трясавишная, а мне молвить про духовную ту, и он помнит: «Вот, де, меня избывает», — да станет сердечьно гневатце. Да для тово впросто и положил, да то-то себе почаял: еще утре побываю у нево. И ты меня, великий святитель, для Христа прости, мое согрешение, что постыдилъся воспомянуть о преждеимянованной духовной и об ыных статьях: чаял, что утре увижусь. И ты меня прости, ей, не с хитрости сие дело сотворилося. Сатана запял[2550] такое дело совершить. И я у тебя, великого святителя, прошу согрешением своим прощения, и благословения, и разрешения и сему моему согрешению. Дозде[2551] да возвращуся на прежде реченное, да об отце съвоем повесть докончаю.

И просидя немьного, я въстал и ево поднял, и так ево почало знобить, не смог и «Достойно» проговорить[2552], «Славу»[2553] проговорил с отпуском насилу[2554] да почел ко мне прощения говорить, что говорит в среду на Страстной[2555]. И я ему отъвещал по уставу, да сам почел прощение к нему творить да поклонилъся в землю ему, а он малой поклон сотворил да благословил меня, да велел себя весть провожать меня. А ноги-те волочит на злую силу. И я стал и учал его ворочать: «Воротися, государь, ей, пуще тебе будет». И он мне жалует, говорит: «Ино су, я тебя и въдругоредь благословлю». И я молвил: «Пожалуй жа, государь, великий святитель, благослови и третицею». И он пожаловал, и в третий благословил. Да как благословит — и руку даст целовать и в херувим[2556]. И я, благословясь, да поклонился в землю ему и поцеловал в ногу. И он, смотря на меня, благословляет и прощает. Да и воротился, да и повели ево в задние кельи, а я пошел к себе. Да молвил, огленясь: «Завтро, де, велю служить и действовать Казанскому со властьми.

А на меня, де, не покручинся, не могу». И я молвил: «Добро, государь, вели ему, а сам поотъдохни к Светлому Воскресению».

И енто все делалось в среду на Страстной, в вечере. А наутре в четверг допевают у меня завтреню[2557] за полчаса до света, только начали перьвой час говорить[2558], а Иван Кокошилов[2559] ко мне в церковь бежит к Евдокее, Христовы мученицы[2560], и почал меня звать: «Патриар, де, кончаетца».