Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

И в вечеру тово пятка[2582] пошол я з женою и с сестрами[2583] к Благовещению к святым мощам и в собор к Гробу Господню знаменатца и с отцом нашим Иосифом патриархом проститися и прощение получити. И из собору пошел сам один, наперед преж и к Риз положенью выслать сидельцов. Да пришел я к дверем полунощным[2584], а у нево отънюдь никакова сидельца нет. Кому велел быть игумном, те все розъехались, и я их велел смирять[2585] митрополиту. Да такой грех, владыко святый, — ково жаловал, те ради ево смерти; лутчей новинской игумен[2586], тот перьвой поехал от нево домой, а детей боярских я смирял, сколько Бог помочи дал. А над ним один священник говорит Псалтырь, и тот говорит, во всю голову кричит, и двери все отъворил. И я почел ему говорить: «Для чево ты не по подобию говоришь?» «Прости, де, государь, страх нашел великой. А во утробе, де, государь, у нево, святителя, безмерно шумело больно грыжа до тебя, государя. То-то, де, меня и страх взял». А у нево, государя, живот взнесло с полъаршина из гроба, знать, у утробы той ево и руки не сойдутца, как у протчих мертвецов ведетца. А как преставился и вынесли, и у нево, света, отнюдь живота не знать было из гроба, только голова одна наруже была. Да священник же почел мне сказывать: «Часы, де, в отдачу, вдруг взнесло живот у нево, государя, и лицо в ту ж пору почело пухнуть. Тот-то, де, меня и страх взял. Я, де, чаел — ожил. Для тово, де, я и двери отворил, хотел бежать». И меня прости, владыко святый, от ево речей страх такой нашел, адва с ног не свалилъся. А се и при мне грыжа та ходит прытко добре в животе, как есть у живово. Да и мне прииде помышление такое от врага: побеги, де, ты вон, тот час, де, тебя, вскоча, удавит. А нас только я да священник тот, который Псалтырь говорит. И я, перекрестясь, да взял за руку ево, света, и стал целовать, а во уме держу то слово: «от земли создан и в землю идет, чево боятися?» Да руку ево хочу покинуть, а сам смотрю на лицо ево, и он безмерно пухнет. Борода та вся зжалась, а лицо розно пухнет. Да в ту ж пору как есть треснуло, так та у нево во устех нежид-от[2587] треснул. Да и уста те стало воротить при мне розно. А нежид-от пошел изо уст, и из ноздрей кровь живая. И я достал испужалъся, да поостоялъся, так мне полехчело от страху. Да тем себя и оживил, что за руку ту ево с молитвою взял. Да и дух почел великой быть.

А жена и сестры отънюдь не испужались, а блиско блюлись подойтит. Безмерно, владыко святый, страшен в лице том стал, лицу тому у нево, света, единым часом доспелось[2588]. И я оставил сидеть и ночевать чудовского келаря Феодосия. И пришол келарь чудовской в полночь против суботы и почел мне говорить: «Нежиду, де, добре много идет». И меня прости, владыко святый, велел тайно ему одному да отцу ево духовному Знаменскому игумну провертеть в ногах. И шел нежить во всю ночь, течмя шол. Мы чаели, что и не престанет. Стал с Казанским митрополитом тужить. И Содетель наш и Творец свыше нас делает: как часы отдали денные, в суботу в Великую, а у него и престал итить нежить. Так мы поранее обедню ту, положась на волю Божию, для тово и велели в пятом часу дни благовестить, блюлись тово: человек сырой, а се не вылежал, ни выболил. Блюлись долго не хоронить, и так бес престани и в головах, и в нога ладоном окуривали. Горшки стояли с ладоном, ин и так дух-от слышет. Не так, что по всей церкви, а саженех в двух слышет — ладон столбом идет, а духу тово не задушит. А погребли в одиннатцатом часу дни, отъслужа с ним обедню, и по заамбонней молитве вынесли и погребение совершили. А он стоял покрыт весь, только шапка одна наруже была непокрыта, да рука вынета ис-под покрова для целования. А целовали мы в шапку да в руку, а лица отнюдь никоими мерами нельзя было отъкрыть: ведомо, владыко святый, тело перстно[2589] есть, да мы, малодушнии, тот час станем осуждать да переговаривать. Для того и не отъкрыли лица.