Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

И меня прости, владыко святый, кой час почал пристайно и быстро смотреть, и я узнал, что он видение видит. Не упомню, где я читал: перед разлучием души от тела видит человек вся своя добрыя и злыя дела. И молвил я отцу ево духовному: «Видит отец наш некакое видение». И он молвил: «Нет, де, полна, де, в нецевенье так смотрит». И я молвили: «Смотри, что будет. И сам не знаеш, что говориш». И я отцу духовному своему сказал, что видит некакое видение. И он молвил: «Видит, де, нечто». А смотрел с четверть часа быстро со здом[2577]. А смотрит все в потолок, знатно то, что видит. И почал рукама закрыватца и жатца к стене-то и в угол, как стену ту не выломит?! И руки-те вырвали у протопопа да почел закрыватца, да закрычал великими гласом, а неведома, што. Да почал хоронитца и жатца добре в угол. Походило добре на то, как хто ково бьет, а ково бьют — так тот закрываетца. Так-то над ним, святителем, было. Да затрясъся весь в ту пору и плакать почал и крычать так же, а смотрит вверх. Да было тово с полчетверти часа. До после крычания почнет и отъходить. Двожды отъходил, и отходную говорили, да опять очнулъся, да почел тихнуть. А очи гораздо мутны стали с кричания. И я перед ним, проговоря прощения, да поцеловали в руку, Да в землю поклонился.

Пошел к себе в пятом часу в-ысходе, а казну келейную в чуланех и в полатах и домовую везде сами перепечатали после освящения масла.

А у него, святителя, осталъся Резанской да отец ево духовной, да ризничей, да спаской келарь Пафнотей Еропкин. А Казанской со властьми пошли готовитца к службе и начели в соборе в седмом часу вечерня. А у меня ту же пору начели. И как начели петь в соборе, и как начели у меня вместо херувимской перьвой стих «Вечере твоей Тайней[2578]» петь, а он, государь, в тот час преставися, осмаго часа в полы[2579]. И пропели первой стих, и прибежали келарь спаской и сказал мне: «Патриарха, де, государя, не стало». А в ту пору ударит в Царь-колокол три краты. И на нас такой страх и ужас нашел, адва петь стали, и то с слезами. А в соборе певчие и власти все со страху и ужаса ноги подломились потому что хто преставился да к таким дням великим, ково мы, грешные, отъбыли, яко овцы бес пастуха, не ведают, где детца. Так-та мы ныне, грешные, не ведаем, где главы приклонити, понеже прежнево отца и пастыря отстали, а нового не имеем. И ты, владыко святый, помолись и с Васильем уродивым, сииречь нашим языком, с Вавилом[2580], чтоб Господь Бог наш дал нам пастыря и отъца, кто ему, свету, годен, имя вышеписанное. А ожидаем тебя, великого святителя, к выбору. А сего мужа три человека ведают: я, да Казанской митрополит, да отец мой духовной, тайне в пример. А сказывают, свят муж. А от зде да возвратимъся на преждереченное.

И отъпевши обедню, пришел к нему, свету, а он, государь, уже преставися: лежит, как есть жив, и борода розчесана, лежит, как есть у живова. А сам немерна хорош. И простяся с ним, и поцеловав в руку, и пошел к умовение ногам. А ево, государя, приказали готовить погребалная Резанскому архиепископу, да архимандриту андроньевскому, да отцу ево духовному. А те все власти были службе. И после умовения с Казанскими митрополитами с Корнилием и со всеми властьми приговорили выносить на завтрене в пятницу в Великую к Риз положенью[2581], до чесов. Да вынесъчи, и по мощи поитить к Благовещению Богородицы.

И пришли по нево часу в пятом дни, а он, свети, как есть жив лежит, и веры не иметца, что он, государь отец наш, преставился: таков хорош лежит во гробе — только не говорит. А облачали ево, света, все власти: Казанской митрополит с товарищы. И вынесли ево, света, к Риз положенью и, вынесъши ево, пошли по мощи к Благовещению.