Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Воспомяни, якоже вопроси Феодорит Николы, повара Афонасия Афонскаго (бе же оба ученика Афонасию Афонскому)[219]. «Дивлюся, — рече, — како убо преподобная Еупраксия[220], юна сущи и слаба отроковица, в толико стояние и пощение 45 днем?» И отвеща ему, чюдяся: «И аз, брате, о толице терпении долгаго стояния блаженныя Еупраксеи и много время стужим от помышления, якоже и она, подвигнутися. И рех в себе: „Начну вещ сию”. Уже и начах стояти, день уже весь скончевая и нощ стоя, бе бо низводим, доволно помолихся с коленопреклонением, престах и тогда убо разумех, яко внутреняя ми вся даже и до коленей разоришася. Но аз не повинухся помыслу и по пяти нощей и дней разумех яко укрепишася вся внутреняя моя, и бысть здрав, и дондеже преидоша ми 45 дней стояния моего, паче же и ядяше в толико дней». Ты же, душе моя, ни малаго своего правила не можеши исправити, с места на место не преступая.

Прииде Павел ко Антонию Великому[221] и пребысть три дни толкий у дверей, и рече ему Антоний Великий: «Что, брате, зде ищеши?» И рече Павел: «Мних хощу быти, того ради приидох семо». Отвеща Великий: «Един есмь сижу и в пятый день ям. Ты же стар еси, не можеши терпети; но аще послушание имаши сохранити во всем, можеши спасен быти зде». И рече Павел: «Вся сотворю, елика речеши». И рече Антоний: «Стани, помолися, донележе изыду и принесу рукоделие». Павел же стоя непоколебим чрез всю седмицу, испечеся варом солнечным и 7 дней алчен пребысть. Таже даст дело, и паки развалити повеле. «Зле, — рече, — исплел еси». Таже постави трапезу и рече: «Сяди за стол, а не вкуси пищи», — бе же и еще алчен. И повеле братии служити, а не глаголати, и паки глаголати, — и инако различно искушаше его. Бе же лето едино, якоже и чюдеса многа сотвори. Ты же, окаянная, не единощи сотвориши послушание без роптания и молча и слово искусително от братии претерпели.

Ин старец сотвори себе гроб и плакася над душею своею, яко над мертвецем[222].

Воспомяни, душе моя, Василия Великаго[223]. Ничтоже имеяше имения, точию книги и едину ризу, и власяный руб[224], и на земли легание, и бдение, и неумывание имяше. Брашно же — хлеб и соль, а питие трезвеное — вода. И имеяху нощи неведоме и непознаеме.

Воспомяни же и великаго Иоанна Златоустаг о[225]. Пища ему бяше несладоственное и немощное столчена ячьменя процежение, егоже вкушение препущающе день, в воде приемлемо и мерою правилною измеряемо, и воду пияше. Одежда же его бяше власяно рубище, третию же не имеяше к пременению; и нощь деньствоваше, книги слагая, стоя же и нудяся[226], мало сна приимаше. Зриши ли, душе моя, како пожиша два сия учители велицыи, понудишася во всякой нужи и скудости.

Воспомяни, душе моя, Симеона царя и Саву Сербских[227]. Ов старостою колене ослабленнеи имы, пощениеме же до конца изнеможе, якоже ни на коне сидети ему мощи. Сава же бос хождаше по пустыни и коленокланянием за себя и за отца кланяшеся, и от непрестаннаго бдения и лощения изсыхающи утробе его, болезнь со внутренним прият слезеня[228] его, и от всякаго тука востягну и́[229]. Зриши ли, и цари подвизаются! Ведят бо святии, аще плоть не умрет души ради, то душа умрет плоти ради. Толикаго плача и рыдания достойно есть неутешнаго. Мы же како хощем спастися, душе, и от страстей избавитися или яди, а телу сладкия пищи избираем, врага своего питаем.

Воспомяни, душе, труды Макария Великаго[230]. Идеже аще услышит кого труднаго дела, паче же он прилагашеся. Устави себе святый в седми летех не ясти, еже огнь печет и варит, разве зелия[231] неварена или сочива мочена, ничтоже иного не вкушая в тех седми летех. Услышав же о ином черноризце, яко литру[232] едину снедает хлеба на день, и того подражая, воздержася яде, и противу тому воды испиваше. Ин же труд страстотерпец устави себе — сну соодолети. И се сам исповедан: «Яко не поидох под кров 20 дней и нощей, да одолею сну. Зноем во дни горя, а в нощи же студению соклещен[233] бых». Глаголаше же сие, яко: «Аще вскоре во хлевину не бых вшел и взял мало сна, тако бы ми изсох мозг во главе, якоже из ума изступити ми, да елико бяше о мне одолех сну. Ин труд пострада — седох на болоте шесть месяц наг, комары же можаху яко и свиней дивиих кожи пробости, бяху свершни[234], яко велицыи воробьи». Тако убо от них стрекан бысть, возвратися во свою келию по шести месяцех, точию от гласа познати его. И ходящу по пустыни ему три недели, и не ядый пребываше, и уже изнемог, анггел же Господень на место приведе. Ты же, окаянная душе, ни мало понудишися стати противу сонной сладости и от блохина укуса смущаешися.

Воспомяни, душе, Арсения Великаго[235]. Преложи всю любовь на небесное Арсений бо, на земли ходя телом, сердцем же з горними силами. Темже глаголаше: «Не могу убо оставити Бога и быти со человеки». Быша же слезы от очию его, яко от источника, текущи.