Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Воспомяни Пахомия Великаго[236], яко 15 лет время по мнозем воздержании, и бдении, и труде посреди келии седяше, ни к стене восклоняя хребет свой, якоже сам рече: «Ты веси, Господи, отнележе приях образ иноческий, смирих себе пред тобою и не насытихся хлеба и воды или иного чего от земных». Сим бо путем текоша сии и возрастоша велики.

Макарий же Римлянин[237] ядяше вершие дубное, и инии неции сим питашеся, якоже раивские отцы[238] финики и вершием дубным питашеся.

Воспомяни, душе моя, Илариона Великаго[239]. Ядяше бо 15 смоквей[240] на день по захожении солньца, и крепце перси бияше, и прилежне Богу моляшеся, да безчинныя помыслы сердца своего отженет. Глаголаше ко своему телу: «Аз тя, яко безсловесных, умучу, да не еще ражаеши скотская помышления; не напитаю тя уже хлебом, но былием полским[241], и жаждою уморю тя, еще же и труды тя многими утручю[242], и зноем, и студению истаю тя». И оттоле убо наипаче жестоким житием изсушая плоть свою: в третий убо день мало полскаго былия и менши 15 смоквей ядяше, да болезнию поста, и многими труды жестоких дел, и безглумными молитвами претомив телесныя силы, и копаше землю, якоже Антоний Киевский печеру[243], — тольма же утоли тело свое, едва костем его от тела содержатися; и тако творя, скверныя помыслы побеждаше. Ты же, окаянная душе, всегда унываеши и скорбиши, яко дебельство исчезает и измождевает плоти твоея.

Воспомяни, душе, Иова Праведнаго[244]. Скоты его поплениша, и дети столпом побиша, и сам гноем поражен бысть, той же во всем том благодарите.

Некий старец объумре и паки оживе, виде будущая, и разума непостояньство жития сего, к тому не приложи с человеки глаголати, но затвори келию свою и пребысть плача и рыдая даже и до кончины своея[245].

Воспомяни, душе моя, Филимона Отшелника[246]. В нощи убо пояше весь Псалтырь, и песни Моисеевы без молвы, и единаго от еваггелист, во дни же, по преданию, пояше и паки пропитая от Еваггелия и от Апостола, и тако весь день непрестанно поя и моляся. И многащи в видении ум вознести ему и не ведети, аще на земли есть, и ничтоже ядяше, разве хлеба и воды и соли, и сие чрез день, отнюдь плоти никакоже попечение творяше. Зриши ли, душе, кто может от человек, мятущихся и парящих в житейских вещех, понести таковое правило.

Воспомяни, душе моя, Симеона Дивногорца[247]. Бе бо забы телеси отроча и аггельское показа житие, задних забывая, а к предним простирался[248], день от дне избирая себе жестокое пребывание: овогда же пояше по патьдесятый псалом, овогда же по осмьдесятый, овогда же и весь Псалтырь, и весь день безмолвием молчания славословя. Согниста же нозе и бедры его, и лыста[249], возсмердеша и прилипша к коленома его. Глаголаше ко Христу, яко: «Тебе ради, Господи, презрех свою ногу». И преспеваше в труде постничестем, и причащался от аггела от недели до недели. Тецы, тецы, окаянная душе, вослед сих, яко осталася еси.

Воспомяни, душе моя, Антония Великаго[250]. По вся бо дни стеняше, помышляя, яже на небесех пребывалище, любовь имея в него, ни смотряя дневыя человеческия жизни, ядяше же единою днем по захожении солнечнем, и по двою же днию, множицею и по четырех днех вкушаше. Бе же пища его хлеб и соль, а питие ему вода едина; на спание же доволен беяше рогозиною, множицею же и на земли легаше. Ты же, душе, ни мало потщишися отторгнути ум свой от мятежа и попечения суетнаго или повоздержатися мало от хлеба и воды на кийждо день он.

Воспомяни, душе моя, Висариона[251], како мужески подвижеся, взыде в пусто место, яко безплотен, подвижеся, и тело презрев, яко истлевшее, 40 дней и 40 нощей, якоже столп, к высоте руце и очи имея.

Воспомяни, душе моя, Македония[252]. Молвы бегаше 45 лет, ни в хижину входя, ни в колибу[253], но во глубоце рьве стоялище имея. Стар же быв, и подкоша малу колибу, 25 лет в колибе совершив, яко собратися летом подвига его 70 лет, ячменем же и водою 40 лет питаем.

Воспомяни, душе моя, великаго предтечю Иоанна Крестителя[254]. Живяше бо в пустыни безводней и безтравней, темже ни хлеба ядяше, ни вина пияше и ничтоже мирскаго имеяше; ни в храме живяше, но, под каменем вкопався, живяше; се ему стол, и трапеза, и одр — земля. Развее нужды ради естественный единою днем ядяше акриды и мед дивий[255], чаша же ему пригоршни бяше, а питие — ис камени текущая вода. Оле, великий светилник, денница великому солнцу сый. И еще предразсуди подвигнутися, и главе усечение страда. Риза же его от влас усмен[256].