Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

И посем мину пять месяцов, и обитель взята бысть и разорена от врагов, и седящии в ней мнози отцы и братия оружием избиени Быша и заклани, яко агньцы, овии же повешени за ребра, овии же во льду мразом поморожени, иныя же инако казнены и замучены от царева воинства. И сам в том времени царь той мучитель от Спаса поражен бысть в смерть молитвами тех страстотерпец новых. Еще же и великих оных триех мучениц[2904], благоверных жен, молитвами сокрушен бысть. И они, светлы сострадальцы наши, в той же зиме затомлены горкою смертию от царя того же жестокосердаго.

И в то время Божиим действием некако явися ми Христова раба избранная, любезная моя мати и сестро о Господе, благоверная боляроня Феодосия, — и за пять дней до преставления своего (опосле сочтох аз о том), — и рече ми: «Помолитися о себе, нужно, де, нам стало зело и горко» (а того еще аз не ведах, еже они посажены во иныя ямы глубокия). Помолихся о них аз, дабы не попустил Христос выше меры искуситися им: разумех велику тягость некую, наложену на них.

И егда блаженная она мученица Феодосия по смерти своей вскоре предста у царева одра, Феодорова, и мне, грешному, показано о том в видении тогда.

Потом же, когда прииде нам весть, яко Соловецкой монастырь взят бысть и разорен, и аз, грешный, вельми оскорбихся о том, и правило отверг того дни, и начах седя стужати Христу-свету, и от горести з досадою глаголати, яко вскую[2905] попусти последнюю обитель разорити и осквернити, — и бия рукама своима в перси и о постелю свою от зелныя[2906] жалости: «Презрел мя еси, Господи, — глаголаше, — и не хощу уже впредь просити у тебе ни о чем, ни псалом пети, токмо едино: „Создавый мя, помилуй мя, — глаголати, — буди воля твоя!”» А прежнее прошение и забыл в то время, еже просих полезнаго спасения о обители той святой. И еже тамо разделения междоусобное бысть, того аз и не ведах.

И видя се, святый ангел мой хранитель смущен на мя, зело окаяннаго, и начать плакати, ходя окрест темницы моея, и ко мне припадати сквозь стены, умилно[2907] в день. И глас его слышу — песнотворец некако, и тонок и светел, а лица его не видех, понеже бесплотен есть. И посем ужас нападе на мя от плача того. И зазрех[2908] аз себе в том, яко недобре пререкуя Господеви, и падох на землю пред Богом, начах каятися о том. И хранитель мой, свет-ангел умолче от сетования своего.

И того лета прислано к нам в Пустоозерье в сылку Соловецкаго манастыря того десять человек трудников, и от них уразумехом, яко велико нестроение и крамола стала бысть тамо междоусобная, и того ради предал Господь их в руки врагом, да овых венчал, а овых смирил и наказал. Того же монастыря чернец Феоктист некто перекинулся к Мещерскому Ивану в полк[2909] и указал тайное окно на стене, и ту пусти врагов обстоящих[2910]. И тако предал им святую ту обитель свой враг. И мерзость запустения ста ту на месте святем до времяни своего.

Да еще преже сего, после казни вскоре, молил Христа-света, да явит ми, будет ли никониянской прелести разрушение и конец потребления[2911]? И показано ми о том. На пустом месте стоит погреб зело велик, яко 20 сажен, и глубок, подобен аду; и полон бысть погреб адскаго меду сырцу[2912], и роздан уже весь в мир той лестный мед[2913], остался токмо един угол уже. И на нем стоит, яко на глине, сам Никон во единой свитка балахонной, и на главе его колпаченко худо, яко на кабацком ярышке, и своима рукама раздает мед той, не в сосудех стоит ту, но тако лежит, яко глина. И посем с небе от Бога гнев послася велик на всех людех тех, кои приимали мед той от Никона, — начат падати свыше на них, яко скалы черныя со огнем, и вси людие возмутишася от того зело. И се конец тому видению. Разсуждая всяк сам.

И потом паки еще просих у Спаса своего о том же, и показано сице еще: видех поле некое темно и жаб исполнено бысть, и жабы те все изомроша и иссыхоша, яко листвие, и бегаю по них и топчю ногама. И се конец тому. А что будет — не вем.