Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

И посем аз о клятвах сумневахся и сетовах некогда. В пост Филипов отпех заутреню рано и повалихся на скамейцу, и начах размышляти в себе, глаголя: «Что се, Господи, будет? Тамо, на Москве, клятвы[2914] вси власти налагают на мя за старую веру и на прочих верных, и зде у нас между собою стали клятвы, и свои друзи мене проклинают за несогласие с ними в вере же, во многих догматех, болше и никониянъских!» И егда размышляющу ми о сих всех, абие внезапу глас бысть, яко гром во узилищи нашем. И яко войско велико аггелов или святых прииде, — не видех лиц их, — и начаша согласно вси глаголати во едино слово, яко мнози ученицы у мастера, псаломское оно слово: «Оскверниша завет Его, разделишася от гнева лица Его». И многажды се слово возглашаху они и престаша. И паки начата второе слово возглашати по сем псаломское же, сие оное: «Истиною твоею потреби их!» К Богу вопияху на противящихся истине Божией. И сию речь многажды же глаголаху соборне. И посем ино не бысть ничтоже. А мне, грешному, дано гласы те слышати, а не сказано ничтоже, на ково они те слова пояху, — на никониян ли, или на нас, или мене научаху внешних и внутренних противных врагов тою молитвою потребляти. И в недоумении бых великом о том. И они обругали, и в смех поставили, и не умилилися[2915] нимало <...>.

Тако бо и наш московский царь Алексей Михайловичь, прельщенный от Никона, еретика и отступника, при смерти своей позна неправду свою и законопреступление свое, и отпадение от правыя веры отеческия, и вопияше великим гласом, моляся новым преподобномучеником соловецким: «О господне мои! Послушайте мя и ослабите ми поне мало, да покаюся!» Предстоящий же ту и седящии вопросиша его, глаголюще со ужасом: «Кому ты, царь-государь, молишися прилежно и умилно?» Он же сказа им, яко «ко мне, — рече, — прийдоша старцы Соловецкаго монастыря, и растирают вся кости моя и составы[2916] тела моего пилами намелко, и не быти живу от них! Пошлите гонца скоро и велите войску отступить от монастыря их!» Боляре же посла гонца скораго, по повелению цареву. Ин в то время самыя болезни его взят бысть монастырь и разорен, и братия вся, иноцы и белцы, побиени Быша и замучены разными муками лютыми и необычными, и Никонор преподобный[2917], архимандрит и многолетний старец, иже и отец духовный бе ему, царю Алексею на службе, и той замучен бысть ту разными муками во едином часе от стрелецкаго головы Ивана Мещерскаго, сатанина угодника. И гонца он послал к царю на радости, чая себе великия почести, еже взял монастырь и пригубил всех живущих в нем; гонцы же оба на пути сретостася и сказаста друг другу, чего ради послана, и без пользы возвратишася кождо во своя. Царь же потом скоро скончася недобре. И по смерти его в той же час гной злосмраден изыде из него всеми телесными чювствы, и затыкающе бумагою хлопчатою, и едва возмогоша погребсти его в землю.

И по нем прием державу царствия его царевичь Феодор Алексеевичь, и по наказанию отца своего повеле в Соловецкой обители Пантократоров службе церковной по старым книгам быти, за них же пострадаша до смерти архимандрит и старцы, и вси трудники Христовы, и прочая вся держати по чину и по уставу святых чюдотворцев новопосланному архимандриту[2918].

Патриарх же Яким[2919], отступник отеческаго благочестия и паршивый пастырь, не восхоте тому быти, и приказал по-новому вся быти и творити, стыда ради своего, понеже на соборищи том лучший сват бысть, всякия от царя ответы и лести[2920], и страхи и ласки, и прещения и моления, и обличения новый бляди[2921] относил.

И во время бо обругания моего, егда остригоша мя с протопопом Аввакумом на единой литоргии, и в той час, преже стрижения и клятвы, послах аз с ним, Иоакимом, увещательное послание к царю Алексею о многих сокровенных тайнах церковных и о новых ересях на двунадесяти столбцах, писано моею покойною рукою, и запечатано крестом Христовым, и наверху свитка того подписано бысть сице: «Сего писания никому не распечатать, ни прочести, кроме самого царя, и с сим писанием хощу аз судитися с вами на Страшном суде Христове». И от того писания от царя ко мне ни единаго вопроса, ни ответа не бысть, ни блага, ни зла, умолче бо о всем, якоже оный не имать одеяния брачна на себе и самоосужден от совести своея: напоили убо его никонияне пияна християнскою неповинною кровию и своим прокислым вином прелести, и ограбили душу его, яко татие и разбойницы церковнии, сняли с него драгую ризу православия отеческаго, и облекоша его во многошвенная[2922] своя и разодранная рубища нечестия многаго. Бою бо ся, едва не речет ли ему Царь царствующих, Христос, Бог наш, якоже и оному худоризному на браце: «Связавше ему руце и нозе, вверзете его во тму кромешнюю, ту будет плачь и скрежет зубом».