Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Рождение же мое в Нижегороцких пределех, за Кудмою-рекою, в селе Григорове[471]. Отец ми бысть священник Петр[472], мати — Мария, инока Марфа. Отец же мой прилежаше пития хмельнова; мати же моя постница и молитвенца бысть, всегда учаше мя страху Божию. Аз же некогда видев у соседа скотину умершу, и той нощи, возставше, пред образом плакався довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть. И с тех мест обыкох по вся нощи молитися. Потом мати моя овдовела, а я осиротел молод, и от своих соплеменник во изгнании быхом. Изволила мати меня женить, аз же Пресвятей Богородице молихся, да даст ми жену — помощницу ко спасению. И в том же селе девица, сиротина же, безпрестанно обыкла ходить во церковь, имя ей Анастасия[473]. Отец ея был кузнец, именем Марко, богат гораздо; а егда умре, после ево вся истощилось. Она же в скудости живяше и моляшеся Богу, да же сочетается за меня совокуплением брачным; и бысть по воли Божии тако.

Посем мати моя отъиде к Богу в подвизе велице, аз же от изгнания преселихся во ино место[474]. Рукоположен во дьяконы двадесяти лет з годом, и по дву летех в попы поставлен, живый в попех осм лет; и потом совершен в протопопы православными епископы, тому двадесеть лет минуло: и всего тридесят лет, как имею священъство[475].

А егда в попах был, тогда имел у себя детей духовных много, по се время сот с пять или с шесть будет. Не почивая, аз, грешный, прилежа во церквах, и в домех, и на распутиях, по градом и селам, еще же и в царствующем граде, и во стране Сибиръской проповедуя и уча слову Божию, — годов будет тому с полтретьяцеть.

Егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица[476], многими грехми обремененна, блудному делу и малакии[477] всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелъся, внутрь жгом огнем блудным. И горько мне бысть в той час, зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжежение. И отпусти девицу, сложа ризы, помоляся, пошел в дом свой зело скорбен; время же, яко полнощи. И пришед во свою избу, плакався пред образом Господним, яко и очи опухли, и моляся прилежно, да же отлучит мя Бог от детей духовных, понеже бремя тяшко, неудоб носимо[478]. И падох на землю, на лицы своем, рыдаше горце, и забыхся, лежа. Не вем, как плачю, а очи сердечнии при реке Волге. Вижу: пловут стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты златы, и все злато; по единому кормщику на них сиделцов. И я спросил: «Чье корабли?» И оне отвещали: «Лукин и Лаврентиев». Сии Быша ми духовные дети, меня и дом мой наставили на путь спасения и скончалися богоугодне. А се потом вижу третей корабль, не златом украшен, но разными пестротами — красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо[479], — егоже ум человечь не вмести красоты его и доброты; юноша светел, на корме сидя, править; бежит ко мне из-за Волъги, яко пожрати[480] мя хощет. И я вскричал: «Чей корабль?» И сидяй на нем отвещал: «Твой корабль! На, плавай на нем з женою и детми, коли докучаешь!» И я вострепетах и, седше, разсуждаю: «Что се видимое? И что будет плавание?»

А се по мале времени, по писанному, объяша мя болезни смертныя, беды адавы обретоша мя; скорбь и болезнь обретох[481].

У вдовы началник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери. И он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежа мертв полчаса и больши, и паки оживе Божиим мановением. И он, устрашался, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время.

Таже ин начальник во ино время, на мя разсвирепел, прибежав ко мне в дом, бив меня, и у руки огрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань ево крови, тогда руку мою испустил из зубов своих и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же, поблагодари Бога, завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем, наскочил на меня он же паки, со двема малыми пищалми, и, близь меня быв, запалил ис пистоли. И Божиею волею на полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила. Он же бросил ея на землю, из другая паки запалил так же — и Божия воля учинила так же: и та пищаль не стрелила. Аз же прилежно, идучи, молюсь Богу; единою рукою осенил ево и поклонился ему. Он меня лает, а я ему рекл: «Благодать во устных твоих, Иван Родионович, да будет!» Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всево ограбя, и на дорогу хлеба не дал.