Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Сие просвиру Никон вынимает сам в обедню пред переносом, а что над нею действует, они знает те стихи, — смолода тому научен в Низовке деревне, — от моей родины та деревня недалеко, верст с пятнадцать, я знаю много там таких чародеев. А он детинка — бродяга был, и у Макария Желтоводцкаго поводился в крылосе, — Никитка Минин[1150]. А таки одва не татарка ли ево, Симеон, родила, — там веть татар тех много. Да плюнем на него! Кто ево ни родил, однако[1151] — блядин сын; от дел звание приемлет. Блядь — пишется ложь. Правда — от Бога, а ложь от диявола. Сын он дьявол, отцу своему, сатане, работает и обедни ему по воли ево строит, над просьфирою тою молитву батку тому своему говорит перед переносом тем. Знаешь, любимой дар среди обедни той счинит[1152], да какова жалует, любит, тех и причащает им. Соверша обедню, да и маслом мажет причастников своей скверне, прибегших к ево милости. «Сам государь трудится, святитель! Как лишитися такой святыни!» Да так-то мир-от мажет и сквернит.

Да такая беда: ково помажет, тот и изменится умом тем, явно омрачает. Или антидором тем накормит, так и пошел по нем. Есть протопоп, Ермилом зовут, ярославской, доброй человек и мне друг давной, да ум-от у него не крепок. Поборник был по Церкве, да омрачился от мази той и антидора тово! Некогда пришли мы с ним вместе в соборную церковь, так бежит к маслу тому! И я ему браню: «Пошто ты идешь, Ермил?» И он мне: «Да как же, братец! Я не могу тово учинить, чтобы мне не помазатися!» Я ево ухватил, чтобы не пустить, — и он дрожит, стоя. Я и пехнул: «И ты, — реку, — гори во огне с ними заодно!» Так-то и царя тово враг Божий омрачил, да к тому величает, льстя, на переносе: «Благочестивейшаго, тишайшаго, самодержавнейшаго государя нашего, такова и сякова, великаго болши всех святых от века! — да помянет Господь Бог во Царствии своем, всегда, и ныне, и присно, и во веки веков!» И «веков» тех, — и то в Кирилове книги описует ересь[1153]: малое, де, слово сие, да велику ересь содержит. А цар-ет в те поры чается и мнится бытто и впрямь таков, святее ево нет! А где пущи гордости той! Мерско Богу горделиваго и доброе дело, колми[1154] же блудня и слабоумие, истинну в неправде содержаще! И безплотных на небеси не пощадили Бог за гордость и неправду, якоже Иезекеиль-пророк[1155] глаголет, — херувим из среды огня извержен бысть, зане обретошася неправды в нем[1156]. Колми же берна[1157] человека не пощадит Бог за гордость и неправду! Прежде во Православной церкви на переносе не так бывало, но ко всему лицу мирскому глагола дьякон и священник: «Всех вас да помянет Господь Бог во Царствии своем, всегда, и ныне, и присно, и во веки веком». А до царя дошед, глаголют: «Да помянет Господь Бог благородие твое во Царствии своем». А к патриарху пришед: «Да помянет Господь Бог святительство твое во Царствии своем». А не в лице говорили именем его, посылая во Царство Небесное. Буде он и грешен, ино род его царев православен, а в роду и святой обрящется. Тако и патриарх: аще и согрешит нечто, яко человек, но святительство непорочно. А ныне у них все накось да поперег: жива человека в лице святым называй — коли не пропадет? В Помяннике[1158] напечатано сице: «Помолимся о державном святом государе царе». Вот, как не беда человеку! А во Отечниках[1159] писано: «Егда, де, человека в лице похвалиш, тогда сатоне его словом предаеш». От века несть слыхано, кто бы себя велел в лице святым звать, развое Навходоносор Вавилонский[1160]! Да досталось ему, безумному! Седмь лет быком ходил по дубраве, траву ядше, плачючи. Да хорошо! Слава Богу о сем! Как простил Бог слез тех ради, так потом гордеусу тому воля давать! Не стал уже раздуваться, но и до смерти семенми питашеся. А то и приступу не было: «Бог есмь аз! Кто мне равен? Разве небесной! Он владеет на небеси, а я на земли равен ему!» Так то и ныне близко тово. Мужика нарядя архангелом Михаилом[1161] и сверху в полате пред него спустя, вопросили: «Кто еси ты и откуды?» Он же рече: «Аз есмь архистратиг[1162] силы Господня, послан к тебе, великому государю!» Так ево заразила сила Божия, мраковиднова архангела, — пропал душею и телом! Да не узнается; он свое совершает! Горе да толко с ним! Житье было и нарочито[1163] исперва, да росказил собака Никон-еретик, яко Адоний Льва Арменина или яко Саторнил Василия Македонянина[1164]. А истее[1165] реши, такие же псы были: Уалент, и Ариан, и Македоний; при Феодосии царе[1166], сьели было ево, беднова, аще бы не Амфилогий Иконийский пробудил. Да што Феодосий Великий! Не прочитал книг звездочетных, ино ему и не запинало[1167] к покаянию. А здесь — привели на всю безделицу, нужно ему стало; сумнюся: насилу обрящет ли место покаяния? Много мучительства сотворил, и крови неповинныя реки потекли. Во Апоколипсисе писано: «Аще кто в пленение ведет, в пленение да идет, а аще кто мечем убьет, подобает ему убиенну быти»[1168]. Писание не лжет, будет так!