Том 2. Рим / После Рима

Третий раздел третьей части построен несколько сложнее. Он состоит из трех отрывков – стк. 379–390, 391–407 и 419–452, между которыми опять-таки вклинивается внутренняя рамка (стк. 408–418). Из этих трех отрывков первый и третий продолжают и дополняют друг друга, симметрично располагаясь по сторонам второго (это как бы повторение композиционной схемы всей «Поэтики» в миниатюре). В отрывке стк. 379–390 Гораций увещевает младшего Пизона серьезно относиться к своим поэтическим занятиям, подолгу отделывать произведение и до опубликования показывать их сведущему критику (стк. 386 сл.: siquid tamen olim scripseris, in Maeci descendat iudicis aures et patris et nostras…). Отрывок стк. 419–452 развивает намеченную таким образом тему критика: этот критик должен быть не льстецом-прихлебателем, который корысти ради будет восхищаться всем, что ни напишет его покровитель (стк. 419–437), а истинным другом, который скорее утомит поэта своей чрезмерной придирчивостью, нежели отдаст его на посмеяние будущим читателям своей чрезмерной уступчивостью (стк. 438–452). Отступлением от этой линии тематического развития, общей для обоих отрывков, является расположенный между ними отрывок стк. 391–407. Он содержит восхваление цивилизаторской миссии поэзии и заканчивается обращением к молодому Пизону – стк. 406 сл.: ne forte pudori sit tibi Musa lyrae sollers et cantor Apollo. Такое отступление именно на этом месте вполне оправданно: убеждая молодого человека принять на себя немалые труды во имя поэзии, Гораций должен был убедить его также в том, что поэзия стоит этих трудов. Таким образом, внутреннее единство отрывков, образующих третий раздел третьей части, также не вызывает сомнений.

Итак, третья часть «Поэтики» распадается на три раздела: об истоках и целях поэзии, о требуемом совершенстве и допустимых погрешностях, о труде поэта и внимании к критике. Эти три раздела охвачены рамкой – рассуждением о двух основных элементах поэтического творчества, ingenium и ars. Спрашивается, в одинаковом ли отношении к рамке находится каждый из трех внутренних разделов? По-видимому, нет. В самом деле, в первом и третьем разделах говорится об обстоятельствах, лежащих вне творческого процесса, – о запасе знаний и впечатлений, о задачах, которые писатель сам ставит перед собой, о требованиях, которые предъявляют к нему критика и публика. Во втором разделе, напротив, говорится о самой сущности творческого процесса – о том совершенстве, которое является прямым результатом взаимодействия ingenium и ars, и о тех недостатках, какие могут помешать достижению этого совершенства. Таким образом, второй раздел играет особую роль внутри третьей части: он теснее примыкает к рамке, чем к смежным внутрирамочным разделам, и благодаря своему серединному положению становится как бы центром симметрии для всей третьей части. Любопытно, что средний отрывок третьего раздела этой части – стк. 391–407 о цивилизаторской миссии поэзии, занимающий аналогичное центральное положение внутри своего раздела, – до некоторой степени подхватывает тему центрального раздела всей части, образуя тем самым уже трехстепенную аналогию концентрического построения (вся «Поэтика» – третья часть «Поэтики» – третий раздел третьей части «Поэтики»).

Таково симметричное строение третьей части «Поэтики»: двойная рамка – внешняя, образуемая начальным и конечным отрывками (стк. 295–304 и 453–476), и внутренняя, образуемая отрывками стк. 323–332 и 408–418; серединный раздел (стк. 347–378), тематически примыкающий к рамке и являющийся композиционным центром всей части; два крайних раздела (первый, стк. 305–322 и 333–346, и третий, стк. 379–407 и 419–452), расположенных между внешней рамкой и центральным разделом и рассекаемых внутренней рамкой. Мысль, развитие которой образует рамку и центральный раздел, – «единство ingenium и ars – основа поэтического творчества» – является здесь композиционно ведущей и, следовательно, наиболее важной.

Таким образом, на протяжении всей третьей части непрерывно сталкиваются между собой отрывки, принадлежащие к разным структурным элементам (к рамке, центру и боковым разделам). Этим и объясняется то изобилие мнимо-отрывистых переходов в третьей части, которое мы отмечали, говоря о композиции sermo. По той же причине в третьей части невозможно найти и связного логического плана τέχνη. Даже propositio (стк. 306–308), как было показано, не соответствует точному распределению тем внутри части. Если стк. 309–322 и подходит под определение unde parentur opes, quid alat formetque poetam, то следующий отрывок, 333–346, уже вряд ли может быть определен как quid deceat, quid non; точно таким же образом, хотя определение quo ferat error легко приложимо к отрывку стк. 453–476, определение quo ferat virtus лишь с большими натяжками поддается локации.