Том 2. Вторая книга рассказов

– Как это мы с вами не встречались у отца? Редко посещаете, хоть и близкие соседи.

– Нет, я бываю; мы вообще редко где бываем.

– Кажется, ваша тетушка большая нелюдимка.

Обедали засветло, просто и сытно, после чего Екатерина Петровна бегло и шумно поиграла на пианино, которое грозила отобрать, попадая не на те клавиши левой рукою. Отец Петр беседовал за наливкой.

– По правде сказать, не очень я люблю у Александры Матвеевны всенощные служить. Дама она прекрасная, но не верующая, к службе все равно не выйдет, и сам будто гость, а не священнослужитель.

– Почем ты знаешь, верующая ли она? Что в церковь не ходит – еще не резон.

– Беседовал неоднократно: никакого усердия.

– Нет, уж вы все-таки приезжайте: мы вам будем очень благодарны.

– Да приеду, приеду.

Попугав голубей, снова пили чай. Екатерина Петровна играла, батюшка пел, пел и Иосиф своим высоким, сладким голосом. Мечтательно Катя промолвила:

– Что за голос, век бы слушала! Неужели вы не учились? Удивительно! Отчего вы у нас на фабрике не бываете? У нас весело.

– Не приходится как-то.

– Ко мне бы зашли.

Отец Петр добавил:

– С Виктором бы поиграли.

– Ну, Витя еще мальчик.

– Да что же, внуку пятнадцать лет, а вам, Иосиф Григорьевич?

– Восемнадцать минуло.

– Да что вы! Я думала, больше.

– Душа у него, старуха, детская, – хлопнув Иосифа по коленке, воскликнул отец Петр.

Екатерина Петровна слегка было нахмурилась, но через минуту снова весело разговорилась.

«Вот бы такую мне!» – подумал Иосиф, вспоминая разговор с Парменом.

Кучер, везя барина, заговорил:

– Домна всего подходящее будет.

– Какая это, Аринина сестра?

– Она самая, лупоглазая.

V

Тетя Саша, больная мигренью, прогнала из спальни Лизавету Петровну, которая и сидела на диване с Иосифом, откровенная, как всегда бывала в редкие минуты обид.

– Так лет пять прошло, как мы порознь с Александрой Матвеевной жили, я уже привыкла к общине. Что вы смотрите? Думаете, трудно с моим характером? Да, и очень было трудно, только характер у меня не всегда был такой адский. А тут однажды говорят: «Просит вас в приемную какой-то господин». Вышла я и сразу не узнала, что это мой супруг явился: оброс, потолстел, загорел как американец.

– Да разве он тогда еще не умер?

– Выходит, что не умер. Умоляет вернуться к нему, в верности клянется и все такое. Допрашивать я его не допрашивала, где он эти пять лет пропадал; вернуться хоть и не отказалась, но расстроена была сильно и так уж всю себя ломать, да другим отдавать больше не могла. Написала Александре Матвеевне: та шлет живой ответ, что давно бы так: «На всех наплюй и приезжай ко мне». Так мы снова и соединились, будто пять лет ссоры и не бывало.

– Что же, вам ведь хорошо с тетушкой жить: она вас любит и привыкла к вам.

– Привыкла, точно, а любит, думаю, только самое себя. Все это до поры, до времени, а случись что, куда я денусь?

Вбежавшая было девчонка остановилась, увидя Лизавету. Та сказала:

– Ну, что случилось?

– Пармен Аришку колотит.

– Хорошим делом занимается. Еще что?

– Да ничего.

– А ничего, так нечего и бегать без дела, – заключила Лизавета, спешно вставая на звонок из спальни.

Девчонка с жаром заговорила Иосифу:

– Как бьет, как бьет: волосы все растрепал, кровь из носу, все смотрят: на дворе они.

– За что же он ее бьет? – спросил Иосиф, тоже вставая.

– Учит, – серьезно, по-бабьи сказала девочка, отворяя двери барину.

На дворе, окруженный толпою, Пармен молча таскал Арину за косы, то бросая наземь, то подымая, и удары глухо звучали по ватной кофте. Женщина охала, стараясь только уже запачканной в крови рукою утереть все вновь струящуюся кровь. Публика не выражала ни сочувствия, ни осуждения. Только когда Пармен окончательно отшвырнул Арину и та почти поползла к кучерской, громкий говор обсуждений и мнений был прерван басом Лизаветы, закричавшей из форточки:

– Пошли все вон, что за кагал под окнами? Барышня нездорова.

– За что ты ее так? – спросил Иосиф, подходя к Пармену молчавшему в стороне.

– Болтает много, чего не нужно, – и будто вспомнив, прибавил:

– Сегодня на посиделки обязательно приходите.

– Ах да! – вспыхнув, промолвил Иосиф.

Из кучерской выбежала в одном платье девочка лет шестнадцати с бледным лицом и большими, чрез меру выпуклыми, голубыми глазами. Она, всплеснув руками, бросилась к приползшей Арине и громко завыла, поддерживая ее под руки.

Не мог дождаться Иосиф, когда кончится обед и зайдет за ним Пармен; к счастью, тетушкина болезнь укоротила вечернее сиденье.

В тесной избе плясали «шестерку» под гармонию, когда вошли новые гости, наклоняясь низко в дверях. Затихшие было на время песни и танцы снова затеялись, как только увидели пришедших простыми и веселыми. Иосиф пел со всеми и даже один известные песни, будто забыв, зачем и пришел. Домна сидела рядом с ним в теплой кофте и валенках.

– Что же, давай потанцуем.

– Давай; для че нет?

– Только ты учи меня, я не умею.

– А я умею по-городскому?

– За что это Пармен сегодня твою сестру так бил?

– А я знаю?

– Хочешь, я тебе на платье принесу в другой раз?

– А Фомка что скажет?

– Какой Фомка?

– Кривой.

– А ты ему не показывай.